в здание.
Саша огляделся по сторонам и, не спеша, пошёл за ним.
На кушетке, что стала одним из препятствий во время суматохи в медвытрезвителе, врач осматривала пострадавшего Глотко. Он лежал на ней с задранной на правой ноге брючины, и доктор осторожно ощупывала ему ногу, а он кривил толстые губы от боли при прикосновениях её пальцев.
– Похоже, переломов у тебя нет, но ушибы сильные… Поедешь сейчас с нами, надо рентген провести. Может, раскол костей ступни?..
В дежурке на скамейке сидел, привалясь к стене, младший сержант и перед ним, наклонившись, стояла медсестра Мая. Мизинцев постанывал. У него был перелом нижней челюсти, и Мая подвязывала её, прибинтовывая бинтом к голове.
– Потерпи, сержантик, потерпи, – приговаривала она участливо. – Приедем в сангородок, легче будет.
При появлении Шалыча, Мизинцев застонал и ещё плотнее прижался к углу. На его изуродованном лице появилась маска ужаса. Мая выронила из рук бинт.
– Что с тобой, сержантик? Сиди спокойно.
Бахашкин, не обращая внимания на Василия, прошёл к столу, раскрыл журнал и стал торопливо заполнять его.
Володя иронично и брезгливо посматривал на всех участников вакханалии.
4
Фектистов вышел на крыльцо. Почесал затылок от досады.
Яркое солнце заливало весь микрорайон. Даже бетонный заплот через дорогу, окружающий стадион “Ермак”, казалось, излучал свет и слепил. Анатолий прищурился, привыкая к солнцу. Пожалел, что забыл тёмные очки. Когда рано утром уходил из дома, брезжил рассвет, а сознание ещё спало, не вспомнил об очках.
На минуту задумался, соображая, на чём ехать. Если на трамвае, то это – по кольцу, по всему городу, через все микрорайоны и кварталы… Как раз к вечеру доберёшься. На автобусе?.. Пожалуй, быстрее будет. Только идти до него далековато. А какой ещё выбор?.. Чёрт, когда машина будет? Ведь у всех у них есть водительские права, а транспорта нет! И что думают отцы-командиры?
Спустился с крыльца и пошёл по улице “Красной” в сторону остановки “Блинная”.
В одном из дворов, который проходил Феоктистов, до него донеслись звуки музыки и знакомый хриплый голос. Он оглянулся в сторону одного из подъездов дома и увидел в кустах черемушника группу ребят: кто-то из них сидел на корточках, кто-то на ящике, а кто-то стоял, привалясь к стволам черемухи. Кое-кто из них курил. Магнитофон “Астра”, похоже, новый, стоял на асфальтовом отмостке фундамента. К нему тянулись провода из раскрытого окна первого этажа.
“Астра” крутила Высоцкого:
“Тридцать три же мужика, не желают знать сынка, говорят, пусть растет сын полка…”
Анатолий усмехнулся: и тому, что пел артист, и тому, что запрещают его, правда, негласно, а он всё равно хрипит. Слушают. У него у самого есть несколько его записей, и они ему нравятся. И Анатолий сейчас с удовольствием послушал бы его вместе с пацанами, но… их бы заботы ему. Майору Прокудину Высоцкий тоже чем-то не угодил. Порицает, когда услышит песни Высоцкого у них в кабинете, губами чмокает…
Феоктистов