абхазия остыть
диктует белохлебным берегам
ты арендуешь дынный жар в окно
сметану что решила прокисать
и виноград сходящий через сад
буквально на бутылочное дно
дешевый угол солнечную нить
что прошивает лиственную тень
ты арендуешь этот свет и лень
не оплатить
«Это было с нами. Этот тяжелый год…»
Это было с нами. Этот тяжелый год,
Кое-как пережитый, прореженный до пустот,
Он запомнится тем, что рядом остался тот,
Кто умеет ночь выдерживать, не темнея,
Тот, кому мы были всего нужнее.
Белый шов из скорых. Вирусная кайма.
Нас хранила медленная тюрьма,
Мы с крыльца смотрели: глухая тьма,
Где спускается снег и гибнет внизу бессильно,
Но страдание все-таки выносимо.
И столкнувшись с этой теменью лобовой,
Когда смерть берет, как преступников, под конвой,
Ты острее чувствуешь, что живой.
Лучше знаешь цену всему тому,
Что не отпускает тебя во тьму.
Лето
Дежурила в тени фаланга рюмок.
И горний мир просвечивал слегка
Сквозь тронутые черным шевелюры
Уже немолодого ивняка.
Стреляли мелочь, сбившись у пекарни,
Как будто прорастая от окна,
Широкие раскидистые парни.
(А если просторечно, то – шпана.)
И от себя само скучало слово
Газеты, напечатанной затем,
Чтоб вскормленный бездействием Обломов
Заснул на продырявленной тахте.
Гудели провода под небом гжельным.
Тогда все обращалось так с тобой,
Как если бы готовило к сражению,
Но день за днем откладывало бой.
Травой тянуло с запада сожженной.
Ах, кто бы знал, как выжжет наповал!..
Кислил николивановский крыжовник.
А рядом человечек созревал.
«Когда поймешь, что не возьмешь барьер…»
Когда поймешь, что не возьмешь барьер,
что ты в плену страдательных причастий,
среди глаголов прошлого вр
найдешь приют и разберешь на части
свой собственный усталый механизм,
чтоб к внутренним законам обратиться:
в нем тает песня обреченной птицы,
он ржавчиной, как пением, пронизан,
за тяжестью, за стенками приличий
шевелятся в нем винтики привычек,
пружинки свойств из благородной стали,
просевшие под тучными мечтами,
увидишь, как – ну да – недолюбили,
как не были ни нежность, ни покой,
но этот слой густой таежной пыли
пора смахнуть уверенной рукой.
Все вычистить – от сердца до каемки,
до каждого слепого рычажка,
чтоб заново запели шестеренки
мелодию высокого прыжка.
Вместо солнца
«Он