Раз в кои веки кто-то кроме меня изъявил желание идти в авангарде. А мы не гордые, в обозе поскучаем.
На место добирались недолго, но такими хлюпающими болотными тропами, что без проводницы не прошли бы никогда. Наткнулись на внезапно выросший в трясине остров, на котором за кустарником был различим грубо сколоченный сруб.
Продотрядовцы лихо рванули вперед. Послышались крики. Хлопнула пара винтовочных выстрелов.
Когда я ступил на остров, рядом со срубом мордой в землю лежали двое кулаков – не подстреленные, но прилично побитые. Рядом с ними валялись их обрез и винтовка Мосина – теперь это наши трофеи. Еще интереснее трофеи были в захоронке.
– Пудов пятьдесят будет, – оглядывая залежи зерна, оценил старый большевик Лифшиц. – Как только через болота протащили.
– Своя ноша не тянет, – хмыкнул долговязый продотрядовец Тимошка.
Наползла темная ночь с узким серпом луны и иглами звезд на черном бархате неба. В избе-читальне я допрашивал задержанных. С глазу на глаз, очистив помещение ото всех посторонних. Это мое правило – чем меньше ушей, тем лучше. В таких вот допросах и разговорах иногда удается узнать нечто важное, что может явиться козырем при определенных условиях. Да и вообще, задушевный разговор – одно из самых эффективных видов оружия у оперативника. Правда, особой задушевности тут ждать не приходилось. Братья были бородатые, тучные, сытые и крайне озлобленные.
Таиться они не стали. Даже с какой-то гордостью пояснили, кто из них в кого стрелял, добавив, что об одном жалеют – мало красной сволочи положили. А чего им стесняться? Прекрасно понимали, что за эти художества наказание одно – исключительная мера социальной защиты, то есть расстрел.
Я заполнил протокол своим почти каллиграфическим почерком и дал прочесть старшему брату. Тот был грамотен, но читал с напряжением, повторяя слова шепотом. Потом кивнул и расписался аккуратно и коряво, макнув перо в чернильницу.
– Эх, паразиты вы, – вздохнул я. – Ничто вас не исправит. Жируете на болотах, когда народ мрет.
– Мы паразиты? Кто тут паразит – так это ваш партийный начальник Головченко. Вот кто с народа три шкуры умел содрать!
– А ты никак народ пожалел?
– А чего его жалеть? – махнул рукой кулак. – С него все шкуры дерут. И царь драл. Теперь вы дерете.
– И вы.
– И мы… Поэтому не надо словом обидным кидаться.
– Мы ошибки признаем. И Головченко теперь враг. Скрывается, но мы его найдем.
– А чего его искать? Вон давеча мы его в овраге у Валеевки видели. Хотели взять его живьем и поспрошать о жизни, да он револьвер вынул… Не решились…
– И знаете, где он хоронится? – напрягся я.
– Да кто ж его поймет. Там чащи знатные. Так же надежно, как и на наших болотах, можно захорониться…
Вот это новость. Вот тот самый козырь, на который я надеялся.
– Ты только об этом не трепи особо, – предупредил я. – А мы разберемся.
– Да больно надо, – презрительно фыркнул кулак.
Значит, Головченко