хлопот и у майора Крикунова вместе с его инвалидной командой. Стараниями коменданта и, видимо, каких-то других инстанций к буртам стали одна за другой подходить военные грузовики и гражданские подводы. Груженные солью автомашины уезжали на запад, в сторону далеко отодвинувшейся от полуострова линии фронта, а подводы развозили соль по ближним городам и весям. За всем надо было уследить, все пересчитать. Военный порядок – он требует учета, это известно каждому.
Однако же здесь не было войны. Здесь не стреляли, не шли в атаки, да и людей в военной форме, помимо самого майора Крикунова и его бойцов, видно не было. По сути, здесь была мирная жизнь со всеми ее такими же мирными проблемами и маленькими радостями. И это обстоятельство тяготило и самого Крикунова, и его подчиненных.
По вечерам, расположившись прямо на земле у старой кошары, наспех переоборудованной под жилье, бойцы, глядя в южное черное небо с бесчисленными на нем звездами и покуривая махорку, грустили.
– А ведь где-то идет война! – говорил какой-нибудь солдатик, и все остальные, соглашаясь, кивали в ответ. – Ребята ходят в атаки… А что мы? Торчим у этого озера, считаем подводы с солью… Видеть уже не могу эту соль! Соль, конечно, нужна, а только – сколько же можно? Да и для чего?
– Вот именно, – вступал в разговор другой солдат. – Считается, что мы ее охраняем – соль-то. Да только кому она нужна, чтобы ее красть? Ее здесь вон сколько! Под ногами валяется! Бери сколько пожелаешь, задаром бери! Для чего ее караулить, от кого? От себя самих, что ли? Так ведь и нам она без надобности!
– Это точно! – мрачно говорил третий солдат. – Много здесь ее, соли-то! Целые горы! А человеку ее только и надобно что щепотку. Стало быть, и караулить ее незачем.
– Коль нас сюда приставили, значит, оно так нужно! – пытался возражать сержант Лапоть. – Если бы не было нужно, то и не приставили бы. Там, наверху, знают, что к чему. И коль мы здесь, то, стало быть, на то есть свой резон.
– Ну, так назови нам этот резон, коль ты такой умный и сознательный! – возражали сержанту сразу несколько голосов. – Вот видишь, ты молчишь… Стало быть, и сам ничего не знаешь. Нет уж, на фронт! Вот напишем рапорта с просьбой отправить нас в действующую армию – завтра же! И отправимся!..
– А в родимый колхоз сторожем по причине инвалидности отправиться не желаешь? – возражал на это сержант Лапоть, и в его голосе ощущалась горькая злость и такая же безысходность. – Отвоевались мы подчистую… Или вы позабыли, что нам говорили доктора перед выпиской из госпиталя?
– Помним, – угрюмо соглашались бойцы. – Как не помнить. А только все равно обидно до крайности! Братушки ходят в атаки, а мы, получается, будто на курорте.
Майор Крикунов, конечно, слышал все эти разговоры, тем более что они велись, можно сказать, каждый вечер. По логике, он должен был их пресекать, вести среди бойцов разъяснительную работу, всячески их убеждать, что не зря они приставлены к соляным приискам и буртам соли, что есть во всем этом какой-то высокий смысл и какая-то полезность. Но он слушал солдатские