протянул к ней руки – чтобы защитить от этой тени – но они тут же оказались далеко впереди. Он играл со мной, посылая одну иллюзию за другой. Его леденящий душу хохот снова прорезал звенящую тишину.
Развернув ее лицо к себе, держа за подбородок черными длинными пальцами, он приблизился к ней. Он знает, что мне не достать их, он знает, и я проиграл…
Он наклонился к ее губам и запечатлел на них поцелуй. Густая тень окутала их, и все исчезло.
Проснувшись от собственного крика, я сел на кровати, хватая ртом воздух.
12. Осенняя безысходность
Желтые и коричневые сгустки масляной краски складывались в неровные, грубые слои и стекали по холсту вниз. У меня было впечатление, что я нахожусь не в галерее, а в общественном туалете.
Я оторвался от созерцания картины под названием «Осенняя безысходность», от безысходности никуда не деться. Мне почему-то все время хотелось вымыть руки, выставка «Искусство отчаяния» в новом музее современного искусства на Бауэри оказалась не такой, как я ожидал.
Мое отчаяние, как правило, черно-белое… Я без сожаления отступил на два шага назад, и толпа незамедлительно протиснулась на мое место. Все желали поглазеть на безысходность, а я недоумевал, почему люди так похожи на слетающихся мух.
Я покинул зал в надежде, что в следующем помещении мне повезет больше – однако и там ожидало разочарование и прежние мотивы. Даже кошки – беспроигрышный вариант – были в оттенках коричневого. Жаль, что я не могу предложить свою версию: как кошка, следуя лейтмотиву выставки, сошла с ума от осенней безысходности, перепутав миску с туалетом!
Возможно, я просто отстал от жизни.
– Как он тут оказался?
Чей-то голос вторгся в мои размышления. В углу зала, лишенном оживленности, где мне удалось притаиться, чтобы отдохнуть от давящей темы безысходности, обнаружилась собеседница. Возраст ее колебался от пятидесяти до бесконечности, но она была из тех, кто носит Прада и со снисхождением смотрит на новое поколение богемной тусовки.
– Удачно поймал волну, – отозвался я.
И чуть не добавил: «Из канализации».
Я не разбирался в современных художниках, Нед Эверглейд с его «Жизнь боль, а после нее смерть», несмотря на громкое название – как и у всякого концептуального искусства – висел на стене будто бы не к месту.
От него единственного не было ощущения тотальной безысходности.
– И потому он справедливо висит в углу, – покачала женщина головой.
Она сказала это без огорчения.
– Он подражатель? – догадался я.
– Да, причем такой, который понимает, что делает.
– Зачем?
Она глядела на меня снизу вверх – я был на голову выше нее.
– Искусство отчаяния об искусстве продавать свою боль за деньги и славу.
– У него же ничего не болит.
– Можно симулировать.
– Почему не рисовать