Реликтовые истории. Владимир Алейников

у Татьяны Михайловской, довольно скромный, без шумихи, но – вечер СМОГа.

      Пригласили меня туда – почитать стихи, пообщаться, в обстановке приятной, с людьми.

      Пригласили и кое-кого из других, кто придёт, смогистов.

      Дело нужное, вроде, собрался.

      Дотащился туда, с трудом.

      Как всегда, на метро и пешком.

      Захожу, минута в минуту, – а там уже Лён сидит.

      За столом. На центральном месте.

      Перед ним – стопа здоровенная бумаги. Стихи его. Разные. Приготовленные для прочтения.

      Сидит себе. В галстуке-бабочке.

      Ни меня, ни прочих смогистов – не видит в упор и не слышит.

      И когда он дорвался до чтения, то раскрыл свой сморщенный рот и читал, читал свои опусы, покуда всю эту стопу бумаги не перечитал.

      Вот ведь как человеку надо показать порою себя.

      И товар свой лицом показать.

      Если надо – влезет, без спросу, без раздумий, куда угодно.

      Лишь бы где-нибудь засветиться.

      Лишь бы на людях побывать.

      Как его поточнее назвать?

      Ни хрена ему не добиться.

      Никогда. Ни за что. Никак.

      Есть на нём – проставленный знак.

      Есть на нём – невидимый крест.

      Есть при нём – беспомощный жест.

      Нету в нём – таланта. Увы.

      Он – «сокровище» для Москвы?

      Уж не знаю. Мне его – жаль.

      Пишет, всё-таки. Вот печаль!..

      Дышит, всё-таки. Пусть живёт.

      Пусть, кем хочет, тем и слывёт.

      И опять я его, в костюмчике аккуратненьком, в галстуке-бабочке, советника президентского, помощника церетелевского, представителя, основателя, профессора, академика, вдохновителя, учредителя, какое-то время не видел.

      В прошлом году звонит мне мой друг Аркадий Агапкин. Говорит: Лён где-то устраивает, самолично, самостоятельно, беспардонно, самонадеянно и цинично, само собой, но ещё и глупейшим образом, потому что кто он такой, чтоб решать ему что-то за нас, кто он есть, академик липовый, борзописец хренов, при бабочке и в костюмчике, вечер СМОГа – и его зовёт, почитать.

      А вот меня-то, Алейникова, сказал мне Аркадий с грустью, Лён и не думает звать.

      Потому что, как он, профессор лжи и наглости, утверждает, в СМОГе меня, Алейникова, не было вообще.

      Был – только он, Лён. Он – главный смогист. Он – всё.

      Для СМОГа. Для литературы. И даже для президента. Не говоря уж о всяких Шемякиных и Церетели.

      Он – всё. Для всех академий. Для всех вечеров и чтений публичных. И в СМОГе он – всё. Сам он – и есть СМОГ.

      Вот ведь как в жизни бывает!