в приказе этом не было указано и вообще никакого определенного пункта для атаки.
– Значит, я должен пустить бригаду этой долиной? – указал Кардиган в ту сторону, где стояли за жидкой оградой уральцев плотные колонны гусар Рыжова.
– Да, именно этой долиной, – подтвердил Лукан, так как не видел возможности для конницы скакать на редуты.
– Мы попадем в мешок, – сказал возмущенно Кардиган. – Вы видите, надеюсь, батареи русских против нашего фронта, а на обоих флангах еще и батареи стрелков?
– Вижу, – ответил Лукан. – Но что же делать? Нам с вами не остается ничего другого, как только исполнить приказ главнокомандующего.
При этом разговоре двух генералов присутствовал и капитан Нолан. То, что говорилось о долине и русской кавалерии, показалось ему полным извращением приказа Раглана. Ведь приказано было отбить английские пушки, которые были еще там, в стороне редутов.
И он поскакал слева направо перед фронтом, указывая рукой на третий редут и крича:
– Туда! Туда!
Это было картинно, но пущенная со стороны третьего редута граната разорвалась около Нолана, и его ударило в голову осколком.
Испуганный конь помчал его, залитого кровью и мозгом и запутавшегося ногами в стременах, далеко прочь от фронта, но это прозвучало для колебавшегося Кардигана категоричнее приказа главнокомандующего. Он подбросил голову, сказал Лукану: «Мы пойдем!» – выхватил саблю и прокричал командные слова атаки.
Гусары – лейхтенбергцы и веймарцы – отдыхали после атаки.
Удачна она была или нет, но она была произведена ими безотказно, и отдых свой они считали заслуженным.
Больше того: они полагали, что сражение вообще окончено, – уже час с лишним стояли они как бы в резерве.
Офицеры спешились. Даже сам Рыжов слез со своего нового коня размять затекшие старые ноги.
Он спросил унтера Захарова, какое имя носит этот конь, чтобы и он знал, как надо к нему обращаться, но бравый унтер, с опасностью для собственной жизни спасший генеральское седло от погибели, несколько замялся с ответом, наконец сказал как-то, пожалуй, даже стыдливо:
– Так что, ваше превосходительство, жеребец мой всем справный, а имя дали ему вроде как совсем незавидное.
Оказалось, что жеребца звали Перун, но солдаты по-своему переделывали все пышные имена коней, какие придумывали для них офицеры, и вместо кобылы Дарлинг, например, получалась кобыла Дарья, вместо Марии Терезии – Марья Терентьевна… В этом же роде, простонародно, только совсем неудобопроизносимо, переименовано было и звучное имя Перун.
Все-таки Рыжов, несмотря на такое неприличное имя коня Захарова, обещал добродушно этому бравому унтеру внести его в список отличившихся во время боя гусар.
Ординарец же Халецкого, который стоял теперь в строю, в первом ряду первого эскадрона, оказался спасителем командира полка: он схватил за грудки того английского драгуна, который ранил Халецкого, и с первого удара своей з