слипшись ворсинки меха полушубка.
– Перевязать тебя надо, Торша.
– Потом. Сейчас уходить нужно. Не ровен час, еще кто нагрянет. А меня знать в лицо не должны.
Может, он и сказал лишнее, но сейчас не заметил этого. Велел ей ловить разбежавшихся лошадей. Решено было взять их с собой, ибо эти кони были не просто добычей – важно, чтобы никто не нашел лошадей и не дознался до срока о случившемся. Карина взлезла на одну из них, глядя, как Торир похлопывает верного игреневого, говорит ему что-то негромко, словно хвалит.
Они поехали по следу, оставленному людьми Дира. По пути Торир велел рассказать о посаднике Судиславе из Копыси.
Карина хорошо знала посадника. В округе называли Судислава князем, но у радимичей князьями считались лишь те, кто дружины водил. Немало таких князьков под выборным главой Боригором имели свои дружины, но только Боригора величали главой-глав, князем радимичей. Родим захватил его место силой, и на ближайшей сходке князей и воев[50] предстоит еще подтвердить это. Но на этой сходке Судислава не будет, так как он не князь по сути, а правит самым богатым городом радимичей – Копысью торговой. Вот и разбогател на торговле и пошлинах настолько, что князья-воеводы при нем нищими кажутся. Однако, видать, не тому князья племенные град доверили, раз пошел он на сговор с Диром Кровавым. Ведь для Дира взять под свою руку Копысь – значит расширить власть Киева. Судиславу все равно, кому служить – полянам или своим князьям. У него сейчас одно на уме: скоро Днепр вскроется, не воевать, торговать время придет.
Торир слушал и молчал, становясь все задумчивее.
Как обычно бывает при подъезде к большому граду, вокруг лежали заселенные земли, все чаще стали попадаться селища. Да не разоренные – отовсюду слышался веселый гомон, какой и должен сопутствовать Масленице. О том, что в полудне пути отсюда лежат трупы соплеменников, здесь то ли не ведали, то ли не думали, не желая портить светлый праздник. Ведь не отгуляешь как следует Масленицу – боги могут разгневаться, не послать урожай. А без урожая – не жить.
Град они увидели от опушки леса. Высился он над ледяным Днепром, выделяясь чернотой осмоленных частоколов и высокими бревенчатыми срубами. Пожелай Дир взять его осадой – долго бы провозился. Но Копысь уже признала его, и теперь здесь, как и положено, тоже веселились. Ворота градские стояли настежь, через рвы мосты перекинуты. А люд за градские стены вышел, на широком заснеженном пространстве кругом происходило буйное веселье. Горели соломенные чучела Морены-Зимы, вокруг вела хоровод молодежь, с пригорков запускали зажженные колеса, катались на санях – кто в запряженных тройках, кто, подняв оглобли, съезжал с накатанных ледяных склонов. Даже сюда, на опушку леса, долетали звуки бубнов и гудков, слышалось многоголосое пение.
Карина невольно улыбнулась. Но, взглянув на Торира, замерла. Лицо варяга было недобрым, голубые глаза зло прищурены, рот жестко сжат. И ей даже страшно сделалось. Кругом мир, веселье, но у нее словно появилось предчувствие, что теперь, когда она привела сюда чужака, всему этому настанет конец.
Вообще-то она понимала,