Светы? – спросил режиссер Эдуард. – Жалко девчонку, хорошая девчонка Светка!
– Вы не знаете ее родственников? – спросила Тонечка быстро. – Дольчиковой?
– Нет, откуда! Василия жену – эту знаю. Деловая баба, слов нет! Он за ней как за каменной стеной жил. Она то ли юрист, то ли адвокатша, и красивая! А Васька вечно у нее под носом со всеми подряд крутит!
– Он женат? – удивилась Тонечка, и Эдик засмеялся.
– А как же! В Москве все женатые, только в экспедициях разведенные!
– А как зовут жену?
– Зоя, – ответил почему-то Герман. – Какая вам разница, Тонечка.
Как это какая, подумала Тонечка стремительно. Выходит, пьяный Филиппов убивался по своей молодой возлюбленной, а собирался звонить жене, чтобы она «все уладила»? Как хотите, а это странно.
И спросила вслух:
– Эдик, вы не знаете, у Василия есть недоброжелатели? Только такие, настоящие? Чтоб с угрозами звонить, например?
– Да у нас тут все друг другу недоброжелатели, особенно когда один в производстве, а второй лапу сосет, вы не в курсе? Вы ж наша! А Васька что? Как все. Может, конечно, бабы ему и грозят карой небесной, когда он их бросает, этого сказать не могу, а так…
– Он прямо герой-любовник, да? – уточнила Тонечка, вспоминая пьяненького Василия, его слезы, сопли, вопли. – Орел-мужчина?
– Орел, – сказал Герман. – Давайте в павильон вернемся, у нас все же работа.
Гори она огнем, от души добавила про себя сценаристка.
Провались все пропадом, подумал режиссер.
Получится хороший фильм, решил продюсер.
– У нас что-то случилось, – выпалила Тонечка.
– У нас все в порядке.
– Господи, что могло случиться? С мамой?!
Герман сбоку посмотрел на нее. Она вдруг дернула ручку автомобильной двери и чуть не вывалилась на ходу. Он надавил на тормоз.
– Тонечка, черт вас побери!
Машина встала. Тонечка выскочила и помчалась со всех ног, изо всех сил. Герман приткнулся позади черной представительской «Ауди», перегородившей ворота и хлипкую калитку, посидел, подумал и зашел на участок.
Дом с высоким крылечком и пристроенной терраской был как из старого кино, герои которого то и дело восклицали: «А теперь на дачу! Поедем на дачу!» Отмытые после зимы окна сияли на закатном солнце, дикий виноград, обвивший сосну и крышу терраски, еще не взялся зеленеть, но чувствовалось, что вот-вот. Рамы старинные, с частым переплетом, ухоженные, недавно выкрашенные, да и вообще дом, как Тонечка, производил впечатление… веселья и жизнерадостности. Видно было, что его любят и ухаживают за ним.
На крыльце, на особой циновке стояли чистые резиновые сапоги, на перилах в детской лейке с желтым цветком на боку – первые нарциссы, целая охапка.
Герман постучал в переплет двери и заглянул:
– Можно?
Ему показалось, что в комнате уйма людей и все одновременно и очень громко говорят. Девчонка с хвостом на голове оглянулась, скользнула по нему взглядом и опять