копилось и хлоп: стало ровно наоборот. Нехлидово из уютного защищенного мира моего детства стало тянущим и изматывающим местом, где ничего не происходит. Я пытался вспоминать имена маминых сослуживцев, которые к тому времени перестали приезжать. Яркость этих вспышек из прошлого мне уже не казалась пугающей и слепящей. Она теперь даже манила. В ней чудилась беспредельность пусть даже вполне себе евклидова.
Выходило так, что в прошлом у каждого было очень яркое и прекрасное пространство, но пересечься им там в прошлом никаких миллионных долей вероятности точно не хватило бы. Слишком удаленными были друг от друга эти пространства. Может оттуда у меня эта тяга к чему-то неизведанному прекрасному, которое меня непременно ждёт если не завтра, то сразу после, ну или через некоторое время потом. При этом оно никак не совмещается географически с местом моего рождения и взросления. Нехлидово – это для меня такое подпространство, где время не течёт, а словно выжидает, пока я не сделаю свой выбор и не решусь шагнуть навстречу восхитительному.
Сюрприза не получилось. Такси остановилось у центрального магазина, теперь перестроенного в торговый центр. Когда я захлопнул дверь, меня сразу окликнул знакомый голос. Я вздрогнул даже – воспоминания сыграли тоже – неужели к доске что-то доказывать, а я не готов. Если бы я знал, что привычка что-то кому-то доказывать самый ценный навык из школьного курса геометрии.
Мама стояла с пустой хозяйственной сумкой. Значит, собиралась в тот же самый магазин, что и я.
– Привет, мамуль! – я быстро чмокнул её в щёку, взял за руку и мы пошли в магазин, словно каждый день здесь встречались и ходили за покупками. Зная обыкновенную строгость своей матушки, я и не собирался устраивать бурных объятий и восклицаний. Я вообще-то такое только в кино и видел. Ну и еще в студгородке, когда к сокурсникам приезжали родители (мои – ни разу).
Я взял телегу и покатил меж рядов опять, словно делаю это здесь каждый день. А она пристроилась сбоку, взяла меня под руку. Это было новое ощущение – мама оказалась сильно ниже ростом и уже вроле бы совсем не собиралась вызывать меня к доске.
Я что-то брал с полок, жестом согласовывая с ней. Она молча кивала, и мы двигались дальше. Пара каких-то мясных деликатесов несмотря на протесты тоже оказалась в корзине. На повороте тележку заклинило. Я нагнулся, высвобождая колеса. Когда же я распрямился, она смотрела на меня широко раскрытыми глазами, лоб пересекало несколько отчётливых уже морщин. В глазах было влажно, но она не плакала. Вдруг обхватила меня руками и прижалась. Так сильно. Я обнял её сверху и поцеловал в макушку, точно как она меня когда-то. Ну как не плакала. Плакала конечно. Неслышно.
Мы ещё побродили под ручку между полок. Телега наполнилась, и она проронила:
– Максюш, мы вообще-то не голодаем.
Я поймал ее взгляд. Она улыбалась той самой своей улыбкой, домашней, которую я сразу узнал и с готовностью засмеялся в ответ. Свободно раскатисто, как в