интереснее, а после разгрузки в доме делать нечего, не в телевизор же смотреть, демократия там оставила только клоунов с той стороны экрана и полных идиотов с этой.
Мне в старом продавленном шезлонге хорошо и уютно, подошли Грандэ и тихий незаметный Минчин. Грандэ молча и не глядя в мою сторону сел в свободное кресло, а потом и вовсе лёг, уже в коротких шортах и без рубашки, худой и костлявый, как реклама вегетариантства.
Лысенко лениво потянулся, ткань под его носорожьим весом прогнулась до самой земли.
– Природе хорошо, – пробормотал Грандэ скрипучим голосом, но как-то непривычно умиротворённо, – и нам тоже. А вот когда давление у неё скачет…
– Пусть скачет, – проговорил Лысенко мужественным баритоном командующего войсками, – плохо то, что всё мы в этом бульоне плаваем и тоже поневоле то спим, то скачем.
«Куда денешься, – подумал я вяло, – планета укутана атмосферой, как тёплым одеялком, а в ней все-все, от бактерий до слонов и гигантов мысли, плавает, как взвешенный раствор, чутко откликается на любое изменения давления, температуры и вообще на всё».
Невдалый выбрал место рядом с Лысенко, зевнул и сладко потянулся в шезлонге, но суставы хрустнули сухо и предостерегающе, словно и ему уже за семьдесят.
Он нахмурился, перетащил своё устройство для возлежания ближе ко мне, лёг и сказал успокаивающим голосом:
– Брось… Сейчас хорошо, верно?.. Чувствуй. Или уже совсем разучился?.. Это же так волнительно, будто почвенники в самом деле в чём-то не совсем дураки набитые, хотя, конечно, дураки. Набитые. И круглые, как колёса «КамАЗа».
– Как у детского велосипедика, – уточнил Грандэ. – До камазовских расти и расти.
Я помалкивал, странная прелесть в таком нелепом занятии. Первобытные люди у костра, справа тянет тем особым ароматом, что дают только ломтики мяса на прутиках, называемых шампурами, пристроенных над россыпью кроваво-красных углей, откуда старательно выловили тлеющие кусочки берёзовых поленьев.
Невдалого мне не видно, лежит со стороны головы, пришлось чуть извернуться, но и то вижу только одним глазом.
– «И вечная весна», – проговорил я медленно. – Жаль, мы не вечные… Уже уходим. Но хорошо бы сплясать напоследок. Ты как?
Он повернул голову в мою сторону.
– У тебя что, проклёвывается нечто?
– Да, – признался я. – Всю жизнь вынашивал. Ну, почти всю… А сейчас как раз время и возможности.
– Какие?
Я сказал загадочно:
– Всё на кон. Сколько нам осталось? Два-три года? Ты здоровый, ещё лет десять протянешь… А я подумал, что лучше сгореть, чем гнить, раз уж забрезжил шанс.
Его глаза сощурились, а голос стал тише:
– Зачем такие высокие слова?
– Ты всегда всё хватал на лету, – сказал я.
Он помолчал, буркнул:
– А мне и в моём мире хорошо. Я вообще там уже барон, а скоро и в короли пойду.
Я ответил