народ», да и не только его монахи; этому нужно было воспрепятствовать.
Феодор диктовал Николаю очередное письмо, Ипатий затачивал перья, а Лукиан линовал пергамент для рукописи, когда патрикий в сопровождении троих стратиотов вошел в помещение. Все монахи поднялись при их появлении.
– Здравствуй, господин Никита, – поклонился Феодор патрикию. – Ты что-то быстро воротился.
Никита несколько мгновений молча смотрел на узника и, наконец, сказал как можно более суровым тоном:
– Император велел бичевать тебя, Феодор. Сто ударов за отказ повиноваться его повелению и не учить иконопоклонству.
– О, Господи! – проговорил Лукиан, с ужасом глядя на бич, которым слегка поигрывал один из стратиотов.
Ипатий выронил перо и ножик, а Николай, чувствуя, как у него задрожали губы, прикрыл их рукой, и посмотрел на игумена. Феодор шагнул вперед; лицо его озарилось каким-то особенным светом.
– Благословен Бог! Я давно ожидал этого! – и с этими словами он снял параман и скинул хитон.
Взорам патрикия и его спутников предстало изнуренное постами и временем тело, походившее скорее на мощи, нежели на плоть живого человека. Никита был глубоко поражен, страдание отразилось на его лице. Несколько мгновений он молчал, а затем повернулся к стратиотам, забрал у них бич и сказал:
– Выйдите! Я сам всё сделаю… Так повелел августейший. И этих выведите, – кивнул он на монахов.
– Нет, нет! – закричал Николай. – Не надо! Не бей его! Лучше меня! Ради Христа!
Он хотел кинуться к ногам патрикия, но был схвачен двумя стратиотами и силой вытащен из кельи. Третий стратиот вытолкал наружу его собратий. Лукиан беззвучно плакал, опустив голову. Ипатий только успел прошептать, проходя мимо игумена:
– Мы будем молиться, отче!
Оставшись наедине с игуменом, Никита сел на лавку и закрыл лицо руками.
– Что же ты медлишь исполнять приказ государя, господин? – спросил Феодор.
– Надевай хитон, отче, – ответил патрикий, не отнимая рук от лица. – Я не буду бичевать тебя… Это выше моих сил… Нет, нет! Пусть лучше меня самого бичуют! – и этот огромного роста широкоплечий мужчина, чьего грозного вида боялись и слуги, и домашние, и подчиненные, заплакал, размазывая слезы по загорелым щекам.
Феодор оделся, сел рядом и положил руку ему на плечо.
– Да благословит Бог твое доброе сердце, господин, – сказал игумен. – Но ведь если император узнает, тебе не поздоровится… Я, грешный, привык уже к лишениям, а вот ты вынесешь ли царский гнев?
– Я не могу, не могу! Нет! Отче, я до тебя не дотронусь… Нет, нет…
Никита опустил голову и какое-то время сидел молча, потом выпрямился и посмотрел на Феодора.
– Вот что я сделаю! На чем вы тут спите? Ага…
Никита взял с деревянного ложа кусок овечьей шкуры, служивший Феодору подстилкой, и подошел к игумену.
– Встань, отче. Император зол, как зверь,