отмечая необычайно упругий шаг незнакомца, костлявую ширину его плеч, жёсткий излом кадыка. А ещё бритые, впалые щёки, соломенно-серые завитки волос, почти скрытые вязаной серой шапочкой, и, несмотря на тёплый, безветренный день, – накинутый капюшон.
Уже в метре от себя она почувствовал терпкий запах, исходящий от незнакомца. Терпкий и солоноватый. Нет, не пота, каких-то полевых трав. И цветы. Чабрец. Чабреца пока ещё нет, не сезон… Но, точно пахнет чабрецом. Свежим, хорошо прогретым на солнце, чабрецом. Лера почувствовала толчок и с удивлением увидела свою ладонь на груди незнакомца. И он остановился. Скорее всего, его только так и можно было остановить. Толчком в грудь.
Вспоминая этот момент, Леру удивляло, что, не отрывая взгляда от этих серых глаз, она могла видеть глубокую, чуть затянувшуюся царапину на руке у большого пальца, продетого под единственную лямку рюкзака, и сбитые носки старых, потерявший цвет берцев, и кожаные (кожаные!!!) шнурки на них, и пропущенный сквозь два полукольца брезентовый ремень, на котором болтался устрашающих размеров нож, обвязанный заменяющей ножны верёвкой. И уголок облезлого алюминиевого котелка, покрытого неровным слоем салатовой краски, местами замещённой сажей.
Всё это и глаза! Серые, однородные радужки с узким зрачком и удивительно белые склеры. А ещё непривычное, давно забытое ноющее чувство в низу живота.
Он.
Встречная ни чем не отличалась от той, которую он помнил. Такая же тонкая талия, тот же доверчивый взгляд и приоткрытые в ожидании поцелуя губы. Скорее всего, и платье, безуспешно пытающее скрыть маленькую грудь, тонкую талию и, неожиданно крутые бедра, было таким же ситцевым, как и то, обрывком которого он оборачивал мягкие волокна сухой травы, заменявшие ему подушку. И запах молодого потного тела, который до сих пор не мог перекрыть аромат дикого разнотравья. Наверняка такой же.
Гер кивнул и, даже не пытаясь изменить выражение лица, шагнул навстречу незнакомке. Только сейчас он ощутил, не увидел, именно ощутил, что привычное разнолесье потеряло однообразную разнородность и за девичьей спиной явно переходит в гармонию искусственного мирка. Намёк на Родину. Скорее касание. Мир Гера, его собственное совершенство. Непререкаемая истина превосходства.
Как и много раз прежде нахлынуло. Теплота воспоминаний: только то, что надо! Ничего более. Без образов и событий. Просто память.
А потом придёт тоска. Обязательно придёт. Тоска по дому, по тому месту, где прошло детство. Улицы, дома, парки. Лавка булочника и её запахи. Вкус сладостей, непреодолимое желание обладать этими маленькими, обёрнутыми красочными историями кусочками счастья. Шоколад. Бисквиты. Взбитые сливки. Вкус давно забытого детства. Как и в прошлый раз Гер ощутил удивление. Не столько ощутил, сколько почувствовал. Почему эти встречи так остро оживляли в нём именно детские воспоминания? Почему не студенческие годы, почему не прекрасную Хелен, ту Хелен, за которой бегал весь дневной курс, и не только мужская его часть? Или