обители он не мог и лишь грозить отваживался. К тому же патриарх Филофей назначением Киприана ещё более смуты внёс в положение митрополита.
Он и впрямь выметал своё негодование и сник.
– Велю постелить в келье своей, – пожалел его Сергий. – И камелёк истопить. Мне ныне всенощную стоять, по обету, а у нас тесновато. И палат митрополичьих не срубили…
Он должен был пойти за настоятелем в храм, дабы завершить начатую исповедь, коль духовником избрал. Много оставалось не сказанного у него за душой, сомнения терзали, однако Алексий и притворяться не стал.
– Не хлопочи, игумен, – промолвил устало. – Я свычный в шатре, со своей братией… Да и нет времени почивать. Ты лучше яви-ка мне старца своего. Позреть желаю, что за схимомонах к тебе прибился.
Сказал будто между прочим, надеясь встретить сопротивление и уж потом власть свою показать. Но Сергий и сам довольно овладел бойцовской наукой араксов и не уходил от удара супротивника. Напротив, будто подставлялся, предлагая места уязвимые. И эта была иная защита…
– Добро, – обронил он и повёл святейшего прочь с монастырского подворья.
Рубленая келейка Ослаба, наполовину вкопанная в землю, стояла на самом виду и вход имела со стороны леса, глядя единственным подслеповатым оконцем на дорогу. Отшельник сам выбрал место и ни за что не соглашался жить в монастырском остроге, с братией, дабы иметь полную волю от уставных правил. Входить к нему без зова позволялось лишь настоятелю да приходящему келейнику, коего отшельник сам себе избрал из числа братии. Если же старец хотел кого-то видеть сам, то с сумерками затепливал свечу – давал знак Сергию, и через него призывал к себе нужного инока либо послушника. Немудрёную пищу и воду ему приносил келейник из трапезной, оставляя у входа.
Гостей незваных в келейке ещё не бывало, в том числе и сановитых.
Невзирая на возраст, митрополит ещё был проворен, скор на ногу и весьма бодр, однако сразу же за воротами отчего-то отставать начал и подволакивать посох. А Ослаб, верно, почуял гостя, свечу затеплил – зазывал! Алексий же как увидел брезжущий свет в оконце кельи, так и вовсе перед ней остановился, мол, дух перевести. И в самом деле задышал часто, шумно, словно грудная жаба давила. Двое иноков из его свиты, ряженные под стражников купеческих, в тот час около очутились, вздумали под руки подхватить. Однако митрополит отмахнулся:
– Сам пойду!.. Откуда заходить? Двери где?
– От леса, святейший, от леса, – с готовностью подсказал Сергий. – Да голову-то наклоняй пониже. Старец убогий, согбенный, так по себе и вход заказал. Чтоб все другие входящие кланялись.
Митрополит посохом постучал и, не дожидаясь ответа, осенил себя крестом и шагнул в келейку отшельника. Едва дверь за ним затворилась, Сергий скорым шагом проследовал на подворье, велел закрыть ворота обители, а к себе знаком приманил инока юродивого, сидящего на паперти. У того заместо зениц толстые бельма – слепошарый, тёмный, как пень.
– Зри, Чудин, – шепнул на ходу. – Спрошу после.
– Добро,