божьего Сергия.
Кем бы ни доводился он Маше, женихом или просто знакомым, пусть ему будет теперь царствие небесное.
Глава 17
Подготовившись к завтрашним урокам, Маша взяла в руки томик Якуба Колоса. Ей очень хотелось прочитать его знаменитые «Адзiнокi курган» и «Сымон-музыка», но – увы! – сборник был на белорусском языке. Ничего, Маша походит на уроки к Степану Григорьевичу и выучит этот язык. А пока ей Егор достанет Колоса, переведенного на русский. Он же принес и Змитрока Бядулю, и Максима Танка в переводе. И переведенный Павло Тычина у неё уже есть.
Интересно, а Степан Григорьевич родственник поэту Бядуле или только однофамилец? У Людмилы Яковлевны тоже знаменитая фамилия – Тычина. Правда, это фамилия её мужа, сама Людмила Яковлевна, как и Маша, русская и тоже из Сибири, из Ханты-Мансийска. Никакого родства со знаменитым Павлом у них нет. Маша спрашивала. Жаль.
Время давно перевалило за полночь. Пора в кровать. И девушка, помечтав немного еще и о Косте, заснула.
Бабка подошла, вынула из её ослабевшего во сне кулачка маленький флакончик с духами, сунула под подушку, поправила одеяло и перекрестила спящую девушку.
Когда Маши не было дома, бабка, хоть и понимала, что стыдно трогать чужое, брала этот самый флакончик и подносила к лицу. Нет, она никогда не открывала его. Зачем? Он и закрытый пахнет. Так теперь после своего дня рождения всегда пахнет Маша. Бабке нравилось.
Ей, бабке, тоже дарили духи. На Первомай дали премию – отрез крепдешина и духи, название она забыла. Из крепдешина сватья Стеша, царствие ей небесное, сшила бабке кофту, а духи бабка отдала ей за работу – денег у колхозников не было.
Давно это было, еще до войны.
Война, война. Они её почти всю под немцем пробыли. Немец наступал – их бомбили, отступал немец – опять их бомбили. Она-то, бабка, уцелела, а вот дочку Машеньку не уберегла. Пятнадцать годочков всего и прожила, она, её Машенька.
Уже после войны пошли ребятишки и девчушки постарше в лес по грибы, набрели на неразорвавшийся снаряд. Лежал, окаянный, будто их поджидал. Рвануло так, что в селе в хатах стёкла, где они ещё уцелели после ранешних бомбёжек, повылетали. Двенадцать детских душ погибло. Машенька с ними была.
У Кириллихи покойной, царствие ей небесное, сразу всех деток положило, всех четверых. Её потом два раза из петли вытаскивали. На третий раз не успели. Говорят, что самоубиенным грех желать царствия небесного, но Господь сам рассудит, грех она, бабка, сотворяет или не грех.
Не от добра же она, Кириллиха-то, в петлю голову засунула? За что ж её в ад-то? Она в нём, в аду-то, и на земле побывала.
Четыре похоронки в один день принесли ей. Фёдор, мужик её, два брата и деверь враз полегли. Полегли-то они не враз, это похоронки приносить стали только после того, как немца от нас прогнали. Ох, и выла же она, сердечная! Все волосы на себе повырывала, по земле каталась. Да он, Господь, и сам, поди, видел.
А через неделю и деток не стало. Не гулящая