воздуха и оттаять под ласковым летним солнцем.
Аэлла тоже устремила свой взгляд на горы и густой лес у подножия, простирающийся вплоть до самого дворца.
– Куда отправишься дальше? – печальнее, чем хотел показать, спросил Морган, нарушив умиротворяющую тишину. Фабьен недовольно дёрнул хвостом, заурчав, и почти до боли вцепился в плечи. Морган шикнул на него, и питомец ослабил хватку.
Но мгновение красоты уже разрушилось.
– Пока ещё не решила, – Аэлла задумалась. – Просто думала, что мы вместе над этим вопросом поразмыслим.
– Я тоже так думал… только вот всё сложилось так, что теперь я точно никуда не полечу.
Аэлла закусила губу и опёрлась руками о столик.
– Это уже окончательно решённый вопрос? Вдруг…
– Нет, Аэлла. Я самый младший теперь, и точнее уже некуда… Вопрос ближайших нескольких дней, и меня назначат официальным наследником. Как бы мы все этого не избегали в последние годы, – Морган горько ухмыльнулся и покачал головой. – Так что только тебе решать, куда двигаться дальше. Единственное, о чём тебя хочу попросить… останешься до церемонии?
Аэлла отвернулась, будто сад под балконом был самым интересным зрелищем в данный момент.
– Не могу же я пропустить представление народу моего будущего короля? – она пожала плечами.
– Ты чудо.
Морган расслабился, потому что для него это действительно важно.
Глава 3
С разговором с отцом Морган затянул до той степени, что попросту дождался от него официального приглашения, которое весьма любезно звучало из уст посыльного. Но принц чувствовал, что острые углы притуплены и даже кое-где приукрашены.
Отец ждал его в своем кабинете, и Моргана это порадовало. Он знал, что в тронном зале чувствовал бы себя снова маленьким и слабым, а давление Бранда возросло бы до объёмов необъятного помещения.
Кабинет же, в сравнении, казался маленьким и почти уютным, напоминающий то ли слегка неряшливо организованную библиотеку, то ли архив. Будучи младше, Морган всегда засматривался на карту Континента за спиной отца – стена, столь искусно написанная лучшими художниками, вдохновляла юного принца и вселяла надежду на скорые и увлекательные странствия. Эти грёзы наяву по-настоящему спасали во время любых неприятных бесед, открывая взору всю красоту мира.
Бранд сидел за столом в окружении свитков – и эта картина, до боли знакомая, на мгновение испугала своей неизменностью, словно говорила: «Всё, как раньше. Ничего не изменилось. И ты тоже совсем не изменился». Но наваждение быстро прошло, опало трухой, когда Бранд поднял на сына тяжёлый взгляд.
Раньше в нём не сквозила затаённая печаль.
Раньше он был пронзительней, острее. Не такой усталый и даже постаревший.
Раньше тёмные глаза зажигались при виде сына огнём – недовольства, гнева или редкой заинтересованности.
– Присаживайся, – Бранд кивнул на кресло напротив своего рабочего стола. Он просто наблюдал, почти что со смирением, ему несвойственным.
– Здравствуй,