из них непреложные выводы. Человека этого звали… Писистратом.
Какое-то время спустя, афиняне были потрясены известием, выплеснутым на них. Взобравшись на камень, с которого произносили речи ораторы, Писистрат не сказал еще ни единого слова, а все собравшиеся ужаснулись его окровавленному лицу.
– Вот! – сотрясал он такими же красными пальцами. – Граждане афиняне! Плакали наши вольности, которыми так гордимся! Вот что сделали со мной негодяи в отместку за то, что я всячески отстаивал справедливость! Еле вырвался…
Толпа оцепенела. Писистрата знали как бесстрашного воина, предусмотрительного вождя, не раз водившего войско в походы. И на него напали злодеи? Что говорить в таком случае беззащитному землепашцу, у которого вооружение – разве что дубина из ближайшей оливковой рощи?
Оцепенение нарушил голос Солона. Он пытался высказаться у подножия камня, поскольку Писистрат не намеревался покидать возвышенного места.
– Предупреждал я вас, граждане! – начал снова Солон. – Вот и дождались… Негоже тебе, Писистрат, вступать на дорожку Феспида!
Мало кто слышал мнения старика. Мало кто силился понять его речи.
– Охрану Писистрату! Немедленно охрану! – раздалось в толпе.
И покатился гул:
– Десять дубинщиков!
– Что ему десять!
– Не менее двух десятков!
– Тридцать!
– Сколько сам пожелает!
– Ему видней!
– Сто человек!
– Не меньше!
Писистрат, не скрывая своих увечий и косо посматривая на пытавшегося взобраться к нему Солона, с трудом угомонил земляков.
– Кто-то назвал число сто! – закричал Писистрат густым голосом. – Но мне совершенно без надобности такое количество. Достаточно и пяти десятков…
Крик облегчения вырвался из сотен, если не тысяч глоток. Писистрат всегда стоял за народ. Никого не даст в обиду. Не даст и себя.
– Писистрат сам нанес себе раны! – пытался вставить Солон. – Такие вот выводы сделал он из Феспидова обмана!
Никто не обращал внимания на речи старого Солона. Даже те, кто всегда вникал в его каждое слово…
Писистрат навербовал себе столько дубиноносцев, сколько сам пожелал. Заняв с ними укрепленный Акрополь, объявил себя правителем (новую должность его греки привычно именовали «тираном»).
Раздосадованный Солон, в ответ на это, напялил на плечи воинские доспехи, валявшиеся у него в темноте чулана, вооружился копьем и стал в виде стража у собственных ворот. Друзья и соседи были уверены, что он сам уподобился Феспиду, которого недавно так страстно корил за обман соотечественников.
– На что ты надеешься? – спрашивали мудреца, имея в виду растущую мощь Писистрата.
– На свою старость! – звучало в ответ…
Как бы там ни было, афиняне все-таки устыдились собственной вялости и прогнали Писистрата.
Но это его не смутило. Писистрат не мог отказаться от намерений, внушенных Феспидом. В отдаленном