с чаем и хлеб.
– Ты, мил человек, не за политику ли страдаешь?
– Нет. Я кассы брал. Со взломом.
– Хорошо ли это – чужое у людей отымать?
– Затем и поехал в Европу, чтобы своих не обидеть.
– Тебя зачем в Питер-то везут?
– Вешать.
– Чаво-чаво?
– Повесят, говорю. За шею, как водится.
– Так надо бы у немцев остаться. Они, чай, добрее.
– Все, брат, добренькие, пока сундуков их не тронешь. Тут политика простая: мое – свое, твое – не мое.
– И я так думаю, – сказал солдат. – Ты мое тока тронь, я тебе таких фонарей наставлю, что и ночью светло покажется…
Поезд, наращивая скорость, лихорадочно поглощал нелюдимые пространства, и кружило над погостами воронье. «Bankoў, bankoў, bankoў», – отстукивали колеса, а в памяти Полынова навсегда утвердился загадочный № XVC-23847/А-835.
…Вацек не ошибался: этот человек способен на все!
3. В сладком дыму отечества
Молодой штаб-ротмистр Щелкалов встретил его в кабинете, стоя спиною к черному вечернему окну, в квадрате которого соблазнительно пылали фееричные огни Петербурга.
– Поздравляю с прибытием, – начал жандарм приветливо. – Как помнится всем из гимназической хрестоматии, «и дым отечества нам сладок и приятен». Итак, вы снова в любезных сердцу краях, а посему стесняться вам уже нечего. Конечно, вы ехали сюда, заранее решив, что говорить с нами не станете… Ведь так?
– Примерно так, – не возражал Полынов.
Щелкалов уселся в кресле, спросив душевно:
– Между нами. Как там условия в Моабите?
– Дрянные. Много бьют и мало кормят.
– А в наших «Крестах»?
– Лучше. Но похоже на монастырь для грешников.
– Что делать? Пенитенциарная система. Испытание человека одиночеством. Вас оно не слишком угнетает?
– Да нет. Спасибо. Я люблю одиночество.
– А почему любите, позволю спросить вас?
– По моему мнению, человек бывает сильным, когда становится одинок. Одиночка отвечает только за себя. В толпе же индивидуум обречен жить мнением толпы… стада! А лучшие мысли все-таки рождаются в трагическом одиночестве.
Щелкалов не стал ломать голову над сказанным ему:
– В некоторой степени все это отрыжка ницшеанства. Правда, я не большой знаток всяких там философий. Но кое-что, признаться, почитывал… Хотя бы по долгу службы. Можно я буду называть вас по имени-отчеству? Кажется, Глеб Викторович?
– А мне все равно. И вам тоже. Вы ведь, господин штаб-ротмистр, сами догадываетесь, что это мое фиктивное имя.
– Может, представитесь подлинным? Я, как следователь, обязан выяснить, кто вы такой… Наверное, социалист?
Эта фраза привела Полынова в игривое настроение:
– Избавьте! Социалисты желали бы создать такой государственный строй, при котором я буду для них попросту вреден, и таких, как я, они постараются сразу уничтожить.
– Согласен, – кивнул Щелкалов. – Но существует