Паспортов на руки не дали – значит, везут куда-то по колхозам. В расхлябанной телячьей теплушке было студено, в поставленную посреди вагона буржуйку сколько ни бросай дров, уральским зимним ветром все тепло мигом выдувалось в щели. Только сидя вплотную к печке, и можно было согреться, но там толклись дети, сушились пеленки, портянки, и она лежала на верхней полке занозистых нар в валенках и телогрейке, укутавшись стареньким лоскутным одеялом. Для сохранения драгоценного тепла можно было набросить поверх всего и новое пальто – но ей было нестерпимо жалко лоснистый драп, увязанный вместе с ботиками в платок.
Колеса то молчали, когда их состав останавливали, чтобы пропустить более важные грузы, то монотонно стучали на стыках, но неумолчно плакали грудные младенцы, переругивались внизу поселенки; во время нечастых остановок на крупных станциях все бежали с чайниками за кипятком – запивать сухой паек. Чайник она купить не догадалась, хорошо, что хоть взяла кружку с ложкой. Выходила к титану со своей смешной здесь, на полтора стакана, посудиной, бережно несла крутой кипяток в вагон, кусочками отщипывала липкий пайковый хлеб – есть совсем не хотелось, колеса укачивали, уговаривали: потерпи, потерпи.
Двигались черепашьей скоростью, тягомотно, с бесконечными остановками, с пересчетом детей, которых боялись потерять на станционных разъездах, ехали куда-то – бог его знает куда! – в теплый Крым, за какой-то новой жизнью, которая была у этих людей для каждого своей. У всех имелись какие-то мечты и надежды, все стронулись со своей малой родины не просто от скуки, все стремились к чему-то – к чему? А чего хотела она, Арина Сычова? Стучали бесконечные рельсы, скрипел и качался вагон, дуло из окна прямо над ее головой, звякал крышкой, привязанной бечевой, чей-то чайник, несло тяжелым запахом снизу – у одного из младенцев был непрекращающийся понос. Но все равно это было лучше, чем оставаться, лучше, чем туда, в холодную воду. В черноту, в неизвестность…
Тащились неспешно, и не неделю, как им обещали, а все десять дней. Наконец ранним утром их состав остановился, и каким-то чувством она вдруг поняла: эта остановка – последняя. Они приехали. Толкнула тяжелую дверь, соскочила на землю, ноги держали ее нетвердо, как будто она не ехала эти десять дней, а плыла по волнующемуся морю. Впрочем, она еще ничего не знала ни о морских прогулках, ни о сопутствующей им морской болезни. Вдоль состава, распахнув телогрейку, утирая потное лицо платком, торопливо шел начальник над тремястами с лишком душами поселенцев.
– Приехали… – кинул он ей небрежно на ходу, и тут же зашелестело, перелетая от вагона к вагону: «Приехали, приехали!..»
Она вернулась в теплушку, торопливо собрала все свое небогатое имущество. Проверила, надежно ли увязано пальто, – хотелось надеть его, символически отметив тем самым начало новой жизни, но побоялась испачкать дорогую