войско», после чего «одни из князей Акацирских были этим войском истреблены, другие принуждены покориться»143. В этом контексте считать акациров гуннами было бы весьма странно144.
Для того чтобы подтвердить «лесной компонент» у гуннов, Гадло привлекает слова Аммиана Марцеллина о том, что они «кочуют по горам и лесам». Но Марцеллин знал гуннов, ворвавшихся в Европу и движущихся к границам Римской империи. Естественно, что на этом пути они могли пересечь какие‐то лесистые и гористые местности, – этот факт еще ничего не говорит о стиле гуннского хозяйства. Гораздо показательнее, что для своего постоянного проживания и для ставки своих вождей основная масса гуннов в конце концов избрала Венгерскую равнину и причерноморские степи.
Еще одно свидетельство «лесного» происхождения части гуннов Гадло видит в том, что, согласно тому же Марцеллину, гунны прикрывают тело «одеждой льняной или сшитой из шкурок лесных мышей»145. Но совершенно непонятно, почему исследователь считает лен принадлежностью лесных жителей. Во-первых, лен прекрасно растет и в степях. Во-вторых, Марцеллин тут же сообщает о гуннах: «Никто у них не пашет и никогда не коснулся сохи»146. Льняную одежду, популярную по всей ойкумене, гунны могли получить в результате обмена, торговли и грабежа хоть в лесной, хоть в степной зоне. Что же касается одежды из «шкурок лесных мышей» (ex pellibus siluestrium murum), то слово silvestris (дат. падеж, мн.ч. – siluestrium) может быть с равным успехом переведено не как «лесной», а как «степной»; пожалуй, самый точный его перевод – «дикий», «сельский»147, то есть «лесной» – в зоне лесов и «степной» – в зоне степей. Скажем, в английском переводе Марцеллина соответствующий фрагмент переведен как «skins of field-mice»148 – «шкурки полевых мышей»149.
Авторам настоящей книги представляется, что есть все основания считать гуннов степняками-кочевниками.
Глава 3
Европа накануне гуннского нашествия
История гуннов, как ни одного другого народа, теснейшим образом переплетается с историей Европы. Конечно, любое государство связано со своими соседями тысячами политических, экономических, культурных и прочих нитей, но при этом у него, как правило, есть и что‐то свое: своя территория, свой народ, своя история… У гуннов до 375 года если что‐то подобное и было, то мы ничего об этом не знаем. Серьезного «прошлого» у этой группки людей, возникшей «из ниоткуда» на границах Европы, попросту не могло быть, а будущее они создавали силой оружия на чужой территории, которая так и не стала их второй родиной.
У их кочевой империи не было своих исконных владений. Но и на завоеванных землях они не определили новых границ – они пронеслись по развалинам европейских государств, не слишком озадачиваясь созданием собственного. Если Маодунь, завершив свои завоевания, четко представлял, какие именно земли и народы находятся под его властью, и с гордостью писал об этом в Китай, причем территория державы в течение многих лет после