вела дальше:
– В жемчугах и рубинах ходить будешь… Шелка дамасские под башмачками твоими… Горюч-камень в волосах твоих, белый атлас на ноженьках твоих, а красная кровушка на рученьках твоих… Ладан и кубеба курятся в палатах твоих… Есть будешь бесценный киннамон, а пить сладкие шербеты… И будет у тебя двое сыновей, как у Евы… и две свадьбы, а муж – один!..
– Ха-ха-ха! – залились девчата.
– Тетушка, тетушка! Целых две свадьбы, а муж – один! Как же это?
Тетка Катерина проворчала: «Ну и намолола, дурная баба!» Потом подняла правую руку над молодыми и неторопливо осенила их крестным знамением. А Степан тем временем ломал голову, откуда у него могут взяться такие сокровища.
До сих пор цыганка спокойно и даже с каким-то удовольствием всматривалась в нежную ладошку Настуси, а потом, словно испуганная смехом девчат, прервавших ворожбу, вдруг насупилась и другим, почти суровым голосом, заговорила:
– Дальний путь тебе, без мостов и дорог… По чернобыльнику, по грубым кореньям… Где цветет шалфей и первоцвет… Где сон-трава синеет… Где сверкает огнями горицвет и стелется дурман… И перекати-поле… перекати-пол-ле… перекати-пол-л-ле!..
Внезапно она, как в экстазе, остановилась, будто захлебнувшись, и кинулась на землю – собирать остатки рассыпанных грошиков. Затем выпрямилась, заглянула в глаза невесте и, не обращая внимания на Степана, торопливо подалась прочь. Оглянулась на Настусю раз, другой и сгинула за воротами.
Всем, кто стоял на подворье, сделалось не по себе после ее ухода. Первой заговорила старая Катерина:
– Это, дети, так всегда ворожат молодой перед венчаньем: и что богатая будет, очень-очень богатая, и что дорога ее ждет дальняя, и что сыновья у нее будут, и что будет ей и весело, и грустно, как во всякой жизни случается…
Настуся на это только улыбнулась и запела:
Ой, утоптана дорожка,
Посыпана житом!
Кто подскажет, как мне будет
За Степаном жити?..
И слегка прижалась к нареченому. Радость ее передалась парню. Лицо его прояснилось, и он в ответ весело пропел:
Ой, утоптана дорожка,
Горы да мочары!
А кто ее протоптал,
Любонька, ночами?
– Ты, ты, ты! – ласково молвила Настуся и повела жениха к матери. За ними разноцветным потоком молодежь хлынула в дом, потому что уже совсем стемнело и близилась ночь.
И ночь эта должна была стать для Настуси последней в отчем доме. И одной из последних на родной земле…
Она словно чувствовала это. Уж слишком пристально осмотрела свою скромную девичью светелку, единственное окно которой выходило на луг над Липой. Еще раз взглянула на свадебное платье и вещи, которые собиралась забрать с собой во Львов. Кое-что отложила в сторону, чтобы взять, когда в следующий раз приедет в Рогатин. Среди отложенного были и две книги – те, что перечитала чуть ли не два