должно не дождусь тебя. Истомился весь. Прямо аж не вытерпеть. Ты уж скорее поворачивайся!
Целую тебя несчетное количество раз. А приеду, тогда добавлю натурой. Серж» (14 мая 1928 года)
«Вчера вечером, перед сном, на балкон к нам залетела маленькая птичка вроде соловья и забилась под мою кровать. Я был так лирически настроен, что подумал: уж не твоя ли тоска прилетела ко мне на крыльях и забилась в уголок, уж не ты ли думаешь обо мне так крепко, что получила способность посылать весть о себе за тысячи верст?»
Простой парнишка, крестьянский сын, владимирский самородок. Магнетически привлекательный, небольшого роста красавец, знатный кавалер, подбоченившийся пижон с папиросой в уголке рта смотрит на меня с редких пожелтевших карточек. Самоучка, мечтатель, поэтическая душа, доморощенный певец русских просторов, живший в тяжелейшие годы войн, революций, голода, смены вех и ориентиров, но веривший в новую жизнь и строивший ее. Серж – это дед мой, который никогда не был старым.
Он умер молодым, и именно таким его запомнили фотографии и письма. Он сильно болел, и болезнь его одолела. Было это зимой.
Жил он шумно, а умер тихо. И гроб три дня тихо стоял на обеденном столе посреди комнаты в маленьком деревенском доме. И похороны были холодными и тихими.
Теперь над его могилой растет жасмин, и весной воздух вокруг напоен пьянящим ароматом цветов. А рядом его Анечка, пережившая своего Сержа на долгих 45 лет.
«Аня, дорогая, ты знаешь, – писал больной туберкулезом Сергей Михалыч в сентябре 1936 года из Алупки, из санатория ВЦСПС, – почему-то теперешняя наша переписка напоминает время нашей молодости, когда мы с тобой также подолгу не виделись и когда ты называла меня “солнышком”. Я чувствую, что как мне, так и тебе солнце светит вовсю только тогда, когда мы вместе. А ведь этого-то мы и не замечали и узнали только сейчас как следует. Так пусть эта зарядка останется в нашей памяти долго-долго…»
Без пять одиннадцать
«Без пять одиннадцать» – так ответят вам на владимирщине, если вы спросите у коренного жителя, который час.
А восемь веков тому назад в этих же самых местах говорили совсем по-другому.
– Яко ж доброзрачен храм сей еси! – воскликнул князь Андрей [1], глядя с высокого берега Клязьмы на восхитительную церковь Покрова, построенную по его приказу посреди простиравшихся внизу заливных лугов. – Поистине велик Богъ крестеянескъ, и чюдна, Господи, дела твоя! Благословен Иисус Христос, иже възлюбиша Русьскую землю и просветиша ю крещеньем святым! Несть бо на земли такаго вида ли благолепия такоя [2].
Помолчав немного, он тяжело вздохнул:
– Упокой, Господи, душу раба твоего Изяслава Андреевича [3].
С этими словами князь медленно и чинно наложил на себя крестное знамение. Стоявшие за его спиной бояре тоже начали боязливо креститься.
– Когда Серебряные ворота [4] достроены будут? – строго спросил князь, обращаясь к боярину Кучке, который не отходил от сюзерена ни на шаг и подобострастно