работы музея он снова скользнул за статую мадонны. Когда же появились первые посетители, он выбрался из своего убежища, спокойно прошел мимо старушки смотрительницы и вышел из здания.
На улице пригревало солнышко, щебетали птицы в парке. Все окружающее – и птицы, и прохожие, и рыжая листва деревьев, и троллейбусы – выглядело таким ненастоящим, словно демонстрировалось с плохого монитора. Зато сам Стив чувствовал себя живым как никогда. Кровь с шумом пульсировала в висках, шее и даже где-то под коленками. Саднила скула (к ней приложились не в меру ретивые слуги), глаза были словно засыпаны песком, спать тянуло невыносимо, и к ногам будто привязали по пудовой гире.
Добравшись до гостиницы, он наспех принял душ и заснул крепким, здоровым сном – впервые за много лет, со счастливой улыбкой на лице. Ему снилась Симонетта.
Флора Элькина всегда заканчивала экскурсию торжественной речью об экспозиции. Это была личная ее придумка. Все залы уже обсмотрены и обсказаны, оставалось лишь проводить группу посетителей по лестнице вниз. Тут экскурсанты всегда более внимательно вглядывались в висящие на стенах картины и, по идее, должны были выходить на улицу окончательно просветленные.
– Вы познакомились с произведзениями искусства и посмоцрели экспозицию, – прокашлявшись, вещала Флора. – Экспозиция, то есць размещение экспонатов в музее, – это сложное искюсство, имеющее свои правила, свои традзиции и свои трудносци…
Вдруг плотная стена слушателей дрогнула и разошлась. В образовавшуюся брешь, как ледокол во льды, врезалась смотрительница Французского зала, седовласая Оксана Лаврентьевна Лужецкая. Флора сразу же испуганно захлопнула рот, потому что в глазах Лужецкой дрожал великий ужас.
– Извините, – продребезжала пожилая смотрительница, подошла к Флоре и, вздрагивая всеми своими кружавчиками, рюшечками и брошечками, прошептала ей на ухо: «У нас чепэ, скорее выводите всех из музея…»
Элькина повиновалась мгновенно, ничего еще не понимая, но всей кожей ощущая то самое «чепэ». Кивая натянутыми улыбочками, они вдвоем с Лужецкой проводили посетителей до тугой музейной двери. Как только за последним человеком закрылась тяжелая старинная дверь, Лужецкая схватилась за щеки, сказала «Боже мой!» и принялась рассказывать.
Утром все было как всегда. Она открыла свой Французский зал, остальные смотрительницы вошли в свои залы. Уборщиц пока не было, они начинали работу с Восточной части экспозиции. Западный раздел убирался после Китайского и Японского залов. Оксана Лаврентьевна, по обыкновению, прохаживалась по залам, поправляя там и тут сдвинутые на миллиметр шторы. Она была большой аккуратисткой, не то что эта простушка Юдина, смотрительница Итальянского зала, или попрыгунья Маргоша – хозяйка Испанского. У выхода из Итальянского зала взгляд хозяйственной смотрительницы привлек торчащий из сундука кусочек материи. Она подошла ближе. Это был «кассоне», тяжелый резной сундук. Из-под запертой крышки выглядывал