поприветствовал нас с той чистосердечной радостью, которую вызывает в хозяине хорошо принятый гость (?).
Он был очень интересный человек, этот барон. Любой, кто с ним разговаривал, подпадал под его ошеломительное обаяние и вскоре терял всякое собственное мнение.
Но, что ни говори, а он был настоящим ценителем искусства. Очень мило с его стороны было похвалить мои акварели.
Ужин тем вечером был превосходный и прошел за приятной и остроумной беседой. Наш холостой хозяин был в превосходном настроении, шутки в свой адрес он встречал взрывами смеха. На другом конце стола сидел тощий и грустный молодой человек, секретарь барона. Моя прелестная соседка сказала, что его зовут Терри, он должен был стать священником, но неудачная игра на бирже разорила семью, и родители пристроили сына к барону. С улыбкой она добавила, что секретарь очень предан своему хозяину – что и неудивительно, ведь благодаря ему утраченное богатство понемногу возвращается в семью.
Я не слишком азартен и отдаю предпочтение тем играм, в которых надо думать, – а потому рулетка быстро мне наскучила, и, проиграв те несколько фунтов, что у меня были при себе, я предпочел далее наблюдать за тем, как отражается на лицах игроков их переменчивая удача.
Незадолго до одиннадцати барон, утративший немалую сумму денег, но не свое отличное настроение, нас покинул, и я, не дожидаясь, пока все снова вернутся к игре, тоже отправился к себе в спальню, где меня ждало куда более приятное общество: любимая трубка и несколько интереснейших книг.
Спальня моя была довольно велика, отлично обставлена и располагалась на первом этаже в самом конце правого флигеля. Окна выходили на нижний сад, под ними проходила дорожка, ведшая от главной подъездной аллеи к черному ходу.
Паровое отопление нагрело воздух в спальне, от гобеленов и тяжелого балдахина над моей огромной кроватью пахло затхлой сыростью. Как в лавке тканей в жаркий июльский день! Я вскочил, отдернул занавески и, открыв окно, высунулся наружу, жадно глотая свежий зимний воздух.
Была тихая безлунная ночь, освещенная мириадами созвездий, блиставших на черном небосводе. Несмотря на сугробы, было довольно тепло – не больше двух градусов мороза. Вдалеке над утесами колыхалось туманное покрывало, серебристое и невесомое, как лунный свет, но тисы и древние лавры ярко выделялись на белом снежном ковре. Тьма залегла в еловой аллее, поделившей сад пополам.
Тишину нарушил бой часов: прозвонило четыре четверти, затем раздалось одиннадцать мелодичных ударов.
Часы были в часовне по правую руку от меня; но как я ни высовывался из окна, ее скрывал от взгляда угол здания.
То, что я намерен рассказать дальше, несомненно, превратит меня в посмешище. Но я могу лишь описать то, что видел, – а что до умозаключений, то многие люди, куда более мудрые, чем я, пришли к тем же выводам. В любом случае, это было нечто жуткое.
Я как раз