сука повернулась.
– Два скрыпка!
Еще.
– Тры скрыпка! Сорак пат сикунд падъем!
Уже на бегу в строй, Ситников орет мне и Максу:
– Это хохлы скрипят! Я специально слушал! Пиздюлей хотят!
– Сорак пат сикунд отбой!
Во мне все клокочет. Злость такая, что я готов кого-нибудь задушить. Гашимова, Кольцова с Ситниковым, хохлов – мне все равно.
Я не одинок.
– Суки, хохлы! Убью на хуй, еще кто шевельнется! – орет сквозь грохот раздевающейся роты спокойный обычно Макс Холодков.
– Пийшов ты на хуй, москалына! – доносится с хохляцких рядов.
Мы вскакиваем почти все – лежат лишь Патрушев и Криницын.
Расхватываем табуреты.
В стане врага шевеление. Хохлы растерялись, однако табуреты тоже разобрали и выставили перед собой.
Как драться – все одинаковые. в трусах и майках… Темно: Где свои, где чужие…
– Ааа-а-а-ай-я-яа-а! – младший сержант Гашимов маленьким злым смерчем врывается в ряды. В правой руке бешено крутится на ремне бляха. – Крават лэжат быстро, билат такие! Павтарат нэ буду! Буду убыват!
Ряды дрогнули.
Поставили мебель на место. Быстро нырнули под одеяла.
Паре человек Гашимов все же влепил бляхой.
Для снятия напряжения.
Утром хохлы признались, что думали то же самое на нас.
Сашко Костюк, лицом походивший на топор-колун, хлопает Ситникова по плечу:
– Бачишь, чуть нэ попыздылись из-за хэрни такой, а?!
Ситников дергает плечом:
– Погоди еще…
Костюк оказался добродушным и бесхитростным парнем.
Правда, ротный наш его не любит.
Ротного Костюк изводит ежедневной жалобой: "Товарышу капытан! А мэнэ чоботы жмут!" – В Советской армии у солдат нет чоботов! – багровеет всякий раз Щелкунчик и зовет на помощь то Цейса, то сержантов: – Убрать от меня этого долбоеба! Обучить великому и могучему! А этого хохляцкого воляпука я чтобы в своей роте не слышал больше! Придумали себе язык, еб твою мать! "Чоботы-хуеботы!" "Струнко-швыдко", блядь! И, главное, не стесняются!
С Костюком мы попали потом в один взвод.
Весь первый год службы Сашко имел славу "главного проебщика". Все, что ни попадало в его руки, непостижимым образом выходило из строя или терялось. Если он одалживал на пару часов ручку, например, или иголку, можно было смело идти покупать новые. Костюк был неизбежным злом и разорением.
Удивительная метаморфоза произошла с ним на втором году.
Нам предстал обстоятельный, рачительный владелец всего, что нужно.
Подшива, гуталин, щетки, письменные и мыльно-рыльные принадлежности, причем высокого качества – все имелось в наличии.
Друзьям всегда выдавал все по первой просьбе.
Если хотелось пожрать или курнуть – опять выручал Костюк.
Было у нас подозрение, что вовсе не терял и не ломал он вещи на первом году. Просто шел процесс первоначального накопления.
Хохол есть хохол.
С хохлами у ротного какие-то свои счеты.
На теоретических занятиях его жертва