в лиге от Хстова и ехали по нему всю ночь и весь день. И Спаска удивлялась, почему они повернули на юг, а не на север, к замку, но Милуш сказал, что там пока никто не должен знать, что отец жив. В Горький Мох они тоже не поехали, и, похоже, никто кроме отца не знал, куда они направляются.
А ему к полудню стало совсем плохо. Милуш объяснил, что это ожоговая болезнь, яд идет в кровь из отмирающих тканей, и даже боялся давать отцу маковые слезы, чтобы не отравить его совсем. И жалел, что сделал повязки с лягушачьей слизью, в которой тоже есть яд.
– В лягушачьей слизи нет никакого яда, – сказала ему Спаска. – А маковые слезы все равно нужно давать.
– Будут яйца курицу учить… – проворчал Милуш. – Что, жалко татку? Без маковых слез обойдется, не такие и страшные ожоги, копоти больше. Сам всю эту ерунду придумал, сам теперь и расхлебывает… А я говорил, что ничего хорошего не выйдет.
Милуш лукавил, Спаска чувствовала. И жалел он отца ничуть не меньше, чем она, и боялся за него.
– На нем все заживает как на собаке, и это заживет, – продолжал бормотать себе под нос Милуш. – Я без змея обойдусь, а он без маковых слез обойдется. Вот мне сейчас только не хватало по болотам лягушек ловить, вместо того чтобы в замке ждать осады. Пусть не надеется, что я ему две недели буду доброй сиделкой, через три дня я в замок должен вернуться.
Однако когда отец от боли начал стонать и метаться, Милуш тут же дал ему глотнуть маковых слез.
Крапа Красен смотрел на «погребение» Живущего в двух мирах с балкона особняка Явлена. Народу собралось на удивление много, толпа шумела, гвардейское оцепление еле сдерживало ее напор. Любопытство людей было понятно: все своими глазами желали увидеть змеиную сущность покойного. Желтый Линь хорошо поработал, для такого быстрого распространения сплетни нужно точно выбирать, кому ее рассказывать. Если кто-то и не слышал о неизбежном превращении покойника в змею, то на площади Чудотвора-Спасителя ему об этом сразу же рассказали.
Когда Крапа приложил ухо к груди Живущего в двух мирах, он не услышал биения сердца и едва не поверил в его смерть. Но… падая на воду, тот ушибся щекой – щека оставалась покрасневшей и отекала на глазах. А это значит, что сердце все еще толкало кровь по сосудам. Кроме этого, Крапу привлекла странная выпуклость на боку под широкой рубахой, и достаточно было ее слегка ощупать, чтобы понять: это мертвая гадюка. Зачем Живущему в двух мирах мертвая гадюка? Вряд ли в этом был какой-то мистический или ритуальный смысл. А скорей всего, Живущий в двух мирах собирался исчезнуть, оставив вместо своего мертвого тела дохлую змею. Знал ли он о принародном сожжении? Наверное, нет. Но, возможно, предусмотрел и такой случай.
Если он оборотень и в обличии змеи может пересечь границу миров, сожжение ему не страшно. Главное, чтобы все вокруг поверили, что он не исчез, а именно сгорел. Так пусть его превращение в змею станет народным поверьем, исток которого Крапа «найдет» в старинных легендах и укажет чудотворам. И только один человек после этого не поверит в смерть Живущего в двух мирах – Инда Хладан. Но… пусть попробует кого-нибудь убедить