в «Вестнике» университета, ко мне подошли несколько преподавателей с нашей кафедры. Взгляд их не скрывал отвращения.
– Вы же понимаете, что при всей новизне вашей работы, никто никогда не согласится с утверждением, что детектив – это точно такой же качественный литературный жанр, ничуть не уступающим, допустим перу Достоевского.
– Давайте посмотрим с другой стороны, – нагло парировал я, видя в глазах старших преподавателей нарастающий гнев. – «Преступление и наказание» – о чем?
В тот момент меня хотели убить.
– О преступлении, как следует из названия, – не останавливался я, отдавая себе отчет в том, что рою собственную могилу в стенах университета. – Можно ли его назвать детективом? Отчасти да. Психологическим триллером? Абсолютно точно. Что такое «Коллекционер» Фаулза? Типичная история о сумасшедшем маньяке. Но это признанная классика. А рассказы Эдгара Аллана По? «Женщина в белом» и «Лунный камень» Коллинза? Почему современные произведения, написанные в жанре детектива или психологического триллера, не могут считаться точно такой же будущей классикой?
Когда я опубликовал следующую статью «Преступление и наказание» как образец психологического триллера», со мной перестали разговаривать. Я превратился в преподавательского диссидента.
На защите, на удивление, все прошло спокойно. Диссертационный совет прекрасно понимал, что даже отъявленных любителей классики, преподающих о высоких началах поэзии Пушкина и Лермонтова, с трудом можно оторвать от нового романа Марининой или трилогии того же Стига Ларссона. А часть седовласых преподавателей, заседавших на совете, и вовсе слушали меня, уставившись в газету, и через минуту вряд ли могли вспомнить то, о чем я дрожащим от волнения голосом вещал с кафедры.
Когда я уже стал популярным писателем и продолжал преподавать на кафедре, меня неожиданно вызвала завкафедрой. Лариса Павловна была фантастически крупной и фантастически красивой женщиной. Роскошные светлые волосы прядями обвивали ее могучее тело. Она была заядлой курильщицей и беспощадно прокурила всю кафедру и наш закуток на втором этаже, где располагались помещения филфака. Павловне приписывали роман с ректором.
Когда она пригласила меня для беседы, уже приближалось лето. В окна университета било весеннее уральское солнце. В помещениях было жарко, а на улице, на удивление, стоял холод, да такой, что зуб на зуб от ветра не попадал.
Я сел напротив ее стола, вдыхая жгучий аромат духов, перемешенный с убийственным чадом табака.
– Ты же известный писатель, – сказала она, глядя на меня в упор, словно я был подозреваемый, а она – следователь.
– Не такой уж и известный…
– Не надо, – одним взмахом руки Павловна пресекла мое самоунижение. – Я читала отзывы, я видела тебя на первых местах в списках самых покупаемых книг. Ты потеснил Донцову.
Смещение Донцовой с первых мест самых продаваемых книг для меня по-прежнему оставалось