имя Митры! – вырвалось у Паллантида. – Да это ж Аскаланте, бывший граф Тунский! Его-то каким поганым ветром занесло сюда из пустыни?
– И почему у него такой ужас в глазах? – отступая прочь, прошептал Публий.
У него самого вдруг необъяснимо расширились глаза, и словно ледяная рука провела по пухлому затылку против хода волос. Все остальные тоже замолчали, вглядываясь в лицо убитого вельможи.
– Посмотрели бы вы на то, что довелось увидеть мне… – проворчал король. И сел на постели, невзирая на протесты лекарей. – А впрочем, вон оно там валяется. Смо… – И он умолк на полуслове. Его палец показывал в никуда. На месте, где околела тварь, теперь ничего не было видно. – Кром! – выругался Конан. – Эта холера растаяла и утекла назад в нечистые сферы, ее породившие!
– Король в горячке… он бредит… – прошептал кто-то из царедворцев.
Конан услышал этот шепот и разразился божбой, мало подходившей его царственному достоинству.
– …Во имя Бадб, Морриган, Махи и Немайн! – довершил он серию богохульных проклятий. – Я вам покажу, в какой я горячке! Эта дрянь была точно помесь стигийской мумии с бабуином! Она ворвалась в дверь, и разбойники Аскаланте в ужасе от нее разбежались. Она убила Аскаланте, который как раз собирался меня пырнуть. А потом насела на меня… ну, я ее и прикончил, хотя сам не пойму, как это удалось. Топор-то от нее отскочил, как от каменной… Должно быть, дело не обошлось без Премудрого Эпимитрия, или как его там…
– Вы слышите? – снова зашептались придворные. – Несомненная горячка. Он поминает Эпимитрия, а тот умер пятнадцать столетий назад…
– Клянусь Имиром! – взревел король. – Этой ночью я разговаривал с Эпимитрием, вот как сейчас с вами! Он воззвал ко мне в сновидении, и я шел к нему по черному каменному коридору, сплошь в изображениях всяких старых богов, и там был каменный алтарь на ступеньках, каждая с выгравированным Сетом, а потом пещера с гробницей и фениксом…
– Ради Митры, о мой повелитель, умолкни, прошу тебя! – подал голос первосвященник, бледный, точно зола.
Конан вскинул голову движением льва, встряхивающего гривой, и его голос отдавал эхом гневного львиного рыка:
– Я тебе что – раб, чтобы по каждому твоему чиху рот закрывать?
– Ни в коей мере, о государь! – Жреца так и трясло, но вовсе не из страха перед монаршей немилостью. – Я вовсе не хотел тебя оскорбить… – И, низко нагнувшись, он зашептал так, чтобы лишь Конан слышал его: – Государь мой, ум человеческий не в силах постичь случившееся с тобой… Лишь узкому кругу посвященных в высшие тайны известно о черном каменном коридоре, прорезанном неведомыми руками до самого сердца горы Голамира, и о фениксе, хранящем покой могилы, в которой пятнадцать веков назад был погребен Эпимитрий. С тех пор ни единая живая душа не входила туда – ибо, опустив Мудреца во гроб его вечного упокоения, избранные жрецы наглухо замуровали внешний выход из коридора. Сегодня даже нам, высшему жречеству, доподлинно неизвестно, где он находится…