стул – возле сиденья хрустнул один подлокотник. Сидеть можно, но мало ли: вдруг обопрешься неудачно и упадешь – на всякий случай выбросили. Дачный мусорный контейнер от нашего участка далеко, и мусор возим в городской, как и многие наши соседи. Вывезли отслужившего бедолагу, поставили на помойке у дома.
А на днях шла я мимо ближайшей автостоянки, смотрю: стоит, родной – издалека признала переломчик знакомый на подлокотнике. Но как достойно стоит! – у будки охранника, стильненько так, даже благородно. И двое мужичков на завалинке – степенно восседают, неспешно общаются, разливают, угощаются. Вышел третий – хозяин сия учреждения, важно занял главное место – на стуле нашем, как на троне. Солидно сел, с достоинством.
На даче смотрю на остальные стулья, и вспоминаю того выдворенного. Теперь с той стоянкой как породнилась, стульями.
Вот ведь судьба у предмета: лишним долго стоял в подвале невостребованным, был достан, сломан, выброшен и воскрес, несмотря на инвалидность.
Матюниха в своем дворе была старухой в авторитете. Жила она на втором этаже, окнами во двор, который из них и контролировала.
Дом стоял буквой «П», и если площадка была как бы сценой ежевечернего действа, то лавочный островок его партером, а стены дома – декорациями и закулисьем.
Длинными летними вечерами на окраине детской площадки образовывалась сходка из местных бабушек. У них была своя иерархия, привязанная к долгожительству в доме, величине пенсии и близости к администрации управляющей компании.
Места в лавочной зоне были в основном закрепленными и располагались как бы вокруг несуществующего большого стола, во главе которого в самом центре на небольшом пригорке было место Матюнихи. Когда она меняла у себя в квартире мебель, своё старое кресло вынесла во двор и водрузила его на свой пригорок: «Спина совсем разболелась». Что на него кто-то посмеет сесть – это святотатство никому и в голову не приходило. А чтобы оно и во второй своей мебельной жизни подольше прослужило, чехлом приспособила на него большой кусок полиэтилена, который снимала перед собственным усаживанием, а вставая, вновь покрывала и как-то там закрепляла.
Восседая на своём троне, Матюниха правила двором: бывающие у нее в милости охотно здоровались со всем сборищем на лавочках, неугодные или не подчинившиеся невидимкой проскальзывали по двору, быстро исчезая в своих подъездах. Дети, и даже подростки, были приструнены ею: с возвышения ей был виден весь двор, и она, распоряжаясь вытянутой рукой, дирижировала: «Не бегайте тут! А вы там вон играйте». И слушались…
Обычно в начале вечера Матюниха выходила медленно вразвалку с палочкой, и пока ковыляла от подъезда до трона – то было время от первого звонка до третьего, а уж после – вечерний спектакль: кто в чем пришёл, что купил, почем, чья это там девочка новенькая, вместе ли сегодня прошли домой начальник швейной фабрики с женой, будут ли класть плитку в подъездах в этом году…
Но однажды в безлюдный вечер – то ли из-за погоды, то ли из-за шедшего по