грузинская грамота мне совсем не нужна. Потом он опять уехал в полк. Мать читать по-русски не умела, – я так и осталась на вольной воле. Целые дни я проводила в саду, где у меня была целая коллекция любимцев: маленький ручной джейран, барашек, кролик и голуби. Я слушала птиц, и мне казалось, что понимала их. Потом мало-помалу понимать я стала меньше, и еще недавно одушевленная, полная смысла и значения природа стала в моих глазах какой-то красивою декорацией, точно она существует не сама по себе, а для человека, как стены его комнаты, мебель, занавес. Когда я перестала понимать природу, она тоже перестала мало-помалу дружить со мною. Голуби не так доверчиво садились ко мне на плечи и на руки, в ожидании золотистых зерен спелой кукурузы. Барашек от меня все прятался по кустам, и даже мой любимый джейран пробовал бодать меня своими маленькими рожками, когда я хватала его за нежную и мягкую шерсть. Так продолжалось до тех пор, пока отец не приехал, не взял нас с матерью и не увез в Тифлис. Как я плакала, прощаясь с моим садом, с моими любимцами. Это было первое горе! Второе уже ждало меня в Тифлисе. По собственному своему опыту, я посоветовала бы всем боятся больших городов.
Мать плакала тоже. Отчего она тогда же не умерла, моя бедная! Если бы знала она, что ее ждет впереди, она бы никогда не оставила нашего милого, тихого Гори.
По пути отсюда мы видели много разрушенных монастырей, стоявших на вершинах гор и обнесенных стенами. Поставлены они были в те времена, когда монахи должны были мечом отстаивать свои права, – молится за счастье целого мира. Обители эти так красиво рисовались вверху на темном небе. От них вниз к воде шли тайные ходы… Кое-где горы были как громадные муравейники, проточенные жилами, пещерами, гротами. Я помню одну такую гору, Оплессихе… В этих пещерах когда-то жили люди… Около мы остановились отдохнуть. Путешествия тогда совершались медленно. Отец и мать заснули; я, играя, забежала в один грот – желтый, безмолвный, печальный… Из него круглое отверстие вело в другой, из другого – в третий. Этот уже освещался сверху. Таким образом добралась я до громадной внутренней пещеры, где чернел на стене крест, и было сбито из глины возвышение, точно для алтаря. Дальше уже стояла тьма. Я пошла назад и попала в какую-то новую пещеру, где посередине лежали головни, должно быть, Бог знает когда разложенного и десятки лет назад потухшего костра; за нею шла еще – громадная сводчатая; вверху было пробито много отверстий, через которые я видела кружочки темно-синего неба. Большая сова, спугнутая мною, сорвалась со стены, ударилась в противоположную, откинулась назад и, тяжело размахивала крыльями, задела мою голову. Мне стало страшно. Я бросилась бежать, перелезла из одной дыры в другую, подымалась вверх, по шедшим уступами жилам, спускалась вниз… Из одного отверстия я увидела залитую солнечным светом долину, реку с ее свежими чинарами, зеленым лугом и плоскокровельной деревушкой; из трубы ее курился дым… Но выйти было невозможно, трещина оказывалась слишком узкой. Я не помню теперь, сколько