но уточнять, что капитан имел ввиду, не стал. Теперь вспомнил и решил, что пренебрегать такими словами не следует. В конечном итоге то, что здесь творится насилие, не его дело. Он должен следить, чтобы на корабль не протащили контрабанду. За Бенун и ее сохранность капитан и он ответят перед Суарезом в равной степени. Об остальном можно не волноваться – в случае проверки он, как и все остальные, будут молчать, значит нарушений по асьенто не выявят и его миссия будет исполнена.
– Эй, Фреденсборг, а ты пожалуйся на меня! Где-то тут у меня были засохшие чернила. Плюну, а лучше помочусь в них, окажу тебе услугу. Можешь располагаться тут, а я сделаю то, что считаю нужным, ты мне не помешаешь. Ведите ту черномазую! Живо! Пока я не вышвырнул вас за борт, тысяча чертей!
К кому относилась угроза – непонятно, но в таком состоянии спорить с капитаном было бессмысленно – униженный виконт предпочел поскорее убраться из каюты вместе с остальными свидетелями милой беседы. Он ничего не мог изменить: зная буйный нрав капитана, хорошо представлял, что тот сделает с несчастной девушкой – неоднократно наблюдал, как из его каюты выносили очередную жертву и выбрасывали за борт. Виконт, прячась на корме, утешался мечтами, как однажды всадит клинок в отвратительное и необъятное пузо этого жестокого и отвратительного пирата.
– «Хотя веревка на шею подошла бы больше», – подумал он, когда мимо него в каюту проволокли голубоглазую африканку. Теплилась слабая надежда, что негодяй Мердок – похотливое отродье, но не тупой – прислушается к его наставлениям и не станет истязать рабыню слишком жестоко.
Бенун не понимала ни слова, смотрела на своего мучителя с тоской и ужасом от того, что была бессильна противостоять унижению и боли. Если бы у нее был ее кинжал, эта «жирная скотина» не прожила бы ни секунды. Ее обыскали перед тем, как отдали перекупщику и кинжал забрали.Мерч, в свою очередь, проклиная выскочку Фреденсборга, действительно опасался, что на теле рабыни останутся следы, потому вел себя тише обычного. Это Бенун и спасло. Она пыталась отбиваться, но справиться с двухметровым громилой не могла. – Удумала ломаться? Черномазая обезьяна, я могу тебя придушить и выбросить в море, никто мне слова не скажет, – сообщать о том, что у нее все же есть защитник, Мерч не собирался. – На этом корабле и под этими небесами у тебя заступников нет. Те, что за дверями моей каюты, будут рады присоединиться, будь у них такая возможность. Радуйся, тебе повезло, что я не привык делиться. Ты здесь ради твоего же блага, глупая. Умей пользоваться своим положением, не будь дикаркой. Со мной хоть порадуешься жизни. Кто знает, что тебя ждет. Я тебе дам рома, много еды. Ну же! Сделай то, о чем прошу. Иначе хуже будет. Я умею воспитывать «упрямых ослиц» и тебя заставлю, – капитан Мерч привычным способом заводил себя, получая неописуемое удовольствие от того, что в его власти такая красота.
Для Бенун происходящее мало отличалось от того, что было. Ее переводили из одного селения в другое, жители которых «охотники» за лояльность