все вернувшейся из хотона5 Зое. Тетя вздохнула.
– Ну конечно, кого, как не тебя ему посылать. Маша-то подумала, что ты от меня. Я ведь ей запретила давать деньги Степану.
Мария, мать семейства Седалищевых, была закадычной подругой Зои. Хотя до такого еще не доходило – чтобы женщины сговаривались против мужей. Гане это не понравилось, и он промолчал.
В тот вечер они не дождались Степана. После двенадцати ночи Ганя с тетей отправились искать его, думая, что он где-то свалился по дороге домой. Обошли весь огромный поселок, все кочегарки и мастерские. Вернувшись домой ни с чем, в тревоге улеглись было спать, но через короткий промежуток времени подскочили от резкого стука в дверь. Это был возчик из отдаленной фермы. Когда он, сонный, ехал рано утром в поселок, лошадь внезапно дернулась, да так сильно, что возчик свалился с саней. Выбравшись из сугроба на дорогу, он увидел, что лошадь фыркает и пятится от лежащего на земле человека. Это был Степан, замерзший до смерти ночью. Очевидно, он перепутал дорогу на ферму с дорогой в поселок, возвращаясь домой из кочегарки, расположенной на отшибе…
Все-таки дядя заменил Гане отца. Живя в интернате, мальчик часто бывал у них, да и дядя временами навещал его, всегда забирал на зимние и летние каникулы. Когда Ганя переехал к нему жить, они вместе делали мужскую работу. Ыстапан был мастеровитый мужик, все у него получалось быстро и ладно. Ганю он хвалил за силу и ловкость. «Зоя мне сына не родила», – сказал он однажды племяннику, когда они вдвоем работали в мастерской. Он сказал это просто так, без всякой связи и неопределенным тоном. Но Ганя понял, что дядя хотел бы называть его сыном. Во всяком случае, весь свой жизненный и рабочий опыт Степан передал благодарному Гане, который очень это ценил, потому что в интернате был всего один воспитатель-мужчина, за чье внимание мальчики по-настоящему боролись.
Осиротевшие Захаровы провели весну как во сне. Все-таки у них был кормилец, мужчина в доме. Из всех потерь, пережитых доселе Ганей, эта была самая тяжелая. Ыстапан был добрый и сердечный человек, хотя и пьющий. В трезвом состоянии он любил рассказывать, что на войне выживали непьющие и некурящие люди. «Пьяный не соображает, что делает, сам под пули лезет, – рассказывал он. – С курильщиками отдельная беда. Стоял я на дозоре с молоденьким парнишкой из Новгорода. Чуть постарше Ганьки нашего будет. Курильщик был страшный – и когда пристрастился? Стоим, такой холод и такая чернота вокруг – поздняя осень. А поблизости снайпер немецкий работал. Быстрый – черт! Наверное, быстрее Мэхээли будет. (Это был прославленный в районе своей меткостью охотник). Нас строго-настрого предупредили – костры не жечь, не курить, не дышать. А парнишка-то тот все ко мне: «Дядь Степан, курить хочу, сил нет». Я ему: «Потерпи». А он: «Ну давай покурю, ничего не будет». «Я тебе не командир, – отвечаю я. – Но если хочешь жить – не кури». «А если покурю, ты никому не скажешь?» –