что денег у меня вообще немного, однако и пройти мимо я не могу. Ему хуже, видно же.
– Да, конечно. Сейчас.
Открываю рюкзак, достаю кошелек.
– Че ты делаешь?
Вздрагиваю от грубого мужского голоса, который узнаю за секунду. Бакиров. И сейчас он стоит прямо предо мной. Я не видела его последние три недели и теперь теряюсь. Он высокий и большой по сравнению со мной, а еще мрачный и какой-то злой. Смотрит на меня сурово.
Начинаю нервничать.
– Этот человек не может ходить. Ему нужна помощь. Держите.
Протягиваю ему мелочь, но Бакиров резко убирает мою руку от этого несчастного, не позволяя отдать деньги, а меня от его прикосновения как током бьет. Аж колет кожу!
– Подожди, Ангел. Ходить не можешь, да?
– Да, уважаемый, не могу.
Бакиров осматривает этого мужчину, почему-то усмехается, тогда как я не понимаю, что тут вообще смешного.
Все случается быстро, проходит не больше секунды, и я вскрикиваю от ужаса, когда Михаил Александрович подходит к этому несчастному и одним движением ноги выбивает костыли из его рук! Эти палочки валятся на асфальт, вызывая возмущенное шипение инвалида.
– О боже! Что вы делаете?!
– А-ах, больно… с-сука!
– Вы что?! О господи, так же нельзя!
Бросаюсь помочь этому бедолаге, но Бакиров за руку меня хватает, не давая подойти к инвалиду.
– Не трогай его! Пошел вон отсюда.
– Это кто говорит?
– Бакир говорит. Еще раз припрешься, инвалидом точно станешь, – басит уверенно, заставляя меня всю сжаться, и я аж рот открываю, когда этот несчастный в один миг выпрямляется, берет костыли в охапку и уходит отсюда, как обычный здоровый человек! Он может ходить и даже бегать, судя по тому, как быстро уносит ноги отсюда.
Сглатываю, переводя взгляд на Михаила Александровича. У него щетина отросла и кажется очень-очень жесткой. Почему-то живот сжимается при виде него. Мне жутко неловко рядом с ним и стыдно еще очень почему-то.
– Как… как вы поняли, что он притворяется?
– Я тебе говорил не быть глупой, Ангел! – рычит на меня, а у меня кулаки сжимаются от злости.
– Я не глупая! Я думала, ему нужна помощь! – Бакиров усмехается, а меня уже просто распирает от возмущения.
– Вас родители не учили милосердию, уважению, ну хотя бы доброте?
– У меня не было родителей, а улица научила только одному.
– Чему?
– Бить первым.
Поджимаю губы. Становится стыдно. Я понимаю, что Бакиров вырос без родительской любви.
– Извините, я не знала. Но я не могла пройти мимо инвалида! И это было несправедливо с вашей стороны – толкнуть его костыли!
– Блядь, он никакой не инвалид, усекла? В жизни нет справедливости! – чеканит Бакиров, выкидывая сигарету, и открывает мне тяжелую дверь клуба. – Входи!
– Я сама могу открыть! И вообще, вы могли бы пройти мимо. Мне ничья помощь не нужна!
– Прикуси язык, дите. Не борзей мне тут.
– Я