кончилась, да не для всех разом. Кое-кому пришлось и после войны за себя повоевать. В плену я был у немцев. Потом у американцев. Фашисты – в тифозных бараках морили, те – душу мытарили. Потом свои разбирательство вели почти полтора года. Вот оттого и призапозднился.
– Сам-то ты чей? Семья-то есть?
– Была… когда-то… – гость замялся. – Хожу, ищу.
Старушкины глаза всё зорче приглядывались к незнакомцу, и тень не то недоумения, не то сочувствия проходила по её лицу.
– А скажи-ка мне, касатик, может ли быть такое, чтобы человек на войне пять разов погибал?
– Может, мамаша. Может. И пять, и десять…
– И в живых остаться?
– Всякое может быть… – пожал он плечами, глядя в окно – во дворе у черёмухи стояла невеста. Он вздохнул и добавил: – На войне чего только не может быть…
– Вот и на нашего пришло пять похоронок, – сказала хозяйка, вытирая концом платка глаза.
– Пять! – удивился Иван. – Как пять? Откуда?..
– Оттуда. Почти кажный год по одной. Не веришь? Нá, посмотри, – хозяйка прошла к углу, к божнице, достала из-за Господнего образка листочки. Подала их гостю.
Иван разложил извещения перед собой на столе. Стал просматривать.
Потом отклонился к стене и прикрыл глаза. Дышал взволнованно, но сдержанно.
– Как, убедился? – спросила хозяйка, собирая письма «счастья».
Иван ещё раз глубоко вздохнул, и произнёс:
– А других наград на него не было?
– Были, касатик. На орден Красной Звезды и две медальки За Отвагу. Там, – махнула на горницу, – в шкатулке лежат.
– Да уж… Не знал.
– Что не знал? – подняла глаза на гостя.
– Да это я так, про себя.
Помолчали.
В горнице плясали под "хромку". Гармонист фальшивил, то сбивался, то затягивал такт, а то и просто наигрывал на одних басах.
– Неважнецкий игрок, – заметил гость.
– А, Ромка, Ефима сынишка, играт. Не умет ладом. Сам-то Ефим не могёт, руки нет. – И с грустью добавила: – Наша-то "тальянка" сколькой уж год без хозяина скучат. А бывалыча… – Сверкнула влажными от нахлынувших воспоминаний глазами.
Вышел жених. Невысокого роста, но ладно скроенный крепыш. Недурён лицом. В костюме, в петлице которого сидела головка белой розы, едва начавшая распускаться. В хромовых сапогах.
– Мать, где Татька? – спросил он, снисходительно глянув на "шилом бритого" незнакомца, дескать, пусть потчуется, коль зашёл.
Хозяйка пожала плечами и ответила с усмешкой.
– Так скрали твою невесту. Плохо следишь.
– Это как, кто?
– Еслив ешо тут потолкёшься, так и вовсе не догонишь.
– Вот тет-то карамбуль, в душу мать!..
Жених выбежал в сенцы и, протопав чечёткой по ступенькам крылечка, быстрым шагом подошёл к Татьяне. Она стояла у изгороди огорода, держась руками за верхнюю жердь, и находилась как будто бы в задумчивасти. На шаги жениха не обернулась. Его рука легла на плечо невесты, но она отстранилась.
Гость отвернулся от окна. Сказал, усмехнувшись:
– Здорово