в отрицании, – говорила Ким Лим из дома номер тридцать два. Их носы почти соприкасались. – Не бойся выражать свою грусть.
Но Агата думала лишь о том, что изо рта у той пахнет кокосовым печеньем.
В другой день она застукала Фрэнсиса Поллопа из двенадцатого дома перед платяным шкафом у себя в спальне. Фрэнсис размахивал машинкой с клейкой лентой, как бензопилой, а у его ног лежали коробки с одеждой Рона.
Агата и Фрэнсис посмотрели друг на друга. Катушка с липкой лентой еще крутилась у Фрэнсиса над головой.
Спустя минуту Агата просто развернулась, вышла из комнаты и закрыла за собой дверь.
А потом они все вдруг исчезли, оставив кастрюли, незнакомые запахи и оглушительную тишину.
Агата стояла у окна и смотрела, как они покидают ее двор, переходят дорогу и идут по домам. Светящиеся окна их домов походили на глаза, а почтовые ящички – на перископы. Казалось, даже цветы в соседских садах собирались вместе, чтобы пошушукаться.
Она перестала включать свет. Коробки с одеждой ее мужа, несколько раз обмотанные клейкой лентой, лежали у стен прихожей. Даже в темноте можно было прочесть слово «БЛАГОТВОРИТЕЛЬНОСТЬ», усердно выведенное на каждой черным маркером.
Однажды на кухне зазвонил телефон. Включился автоответчик: «Вы дозвонились Агате Панте, – говорил чужой голос. – Пожалуйста, оставьте сообщение».
Она не услышала имени мужа. И мир будто бы перевернулся.
– Агата? – раздался голос на линии. – Ты там?
Агата не знала ответа на этот вопрос. Она стояла в спальне и смотрела на тапочки Рона. Она теперь все время так делала – бродила по дому и стояла в комнатах.
И тогда Агата вдруг почувствовала, как что-то рвется наружу у нее из горла. Она схватилась за столбик кровати и принялась судорожно глотать, пока все не прошло.
– Это все они виноваты, – сказала она тапочкам мужа. – Они мне это внушили.
Она села на кровать и коснулась ладонями коленей.
Разве можно состариться и не впустить печаль в свою жизнь?..
Ее мать когда-то была молодой и хорошенькой, но потом начала грустнеть и усыхать. И говорить она стала еле дыша, с дрожью в голосе. Родственники Агаты называли это горем. Они не произносили слово вслух, а повторяли беззвучно, точно богохульство.
В то время Агата, будучи взрослой замужней женщиной с собственным мнением, считала это слово слишком общим. Нелепым. Она думала, что состояния, в котором пребывала ее мать, можно было легко избежать, как переступить через лужу. Тогда Агата еще не подозревала, что видит собственное будущее. Что она, Агата, станет своей матерью.
Но разве суть эволюции не в том, чтобы быть лучше своих матерей?
Агата не считала себя лучше. Она видела ее в себе – в своих пятнистых ладонях и «линиях смерти», избороздивших лицо; во вздувшихся венах, опутавших ноги, как корни деревьев. Она ощущала тошнотворную неизбежность судьбы – будто целью ее жизни и было стать собственной матерью.
Агата стояла в кухне перед открытым холодильником, из