человека невольно возникала мысль: а какого черта запасались деликатесами? Сало, мясо и сухари в армии куда нужней, чем икра и балыки!
Посетителей в валютных залах было еще больше, чем в пайковом. Но ни к одному прилавку не выстраивались очереди. Я спросил пожилого рабочего, зачем он сюда пришел – покупать или смотреть? Он показал справку, что наработал сверх нормы на сорок лат – бумажка, достаточная для закупки полной сумки продовольствия.
– Подожду до выдачи золота, – сказал он. – Еда – что? Прожевал – и кончено! А золото пригодится и после войны. Кое-что истрачу. Жену порадую. Да и внук – орел! Без подарка не приду.
Другой посетитель огрызнулся:
– Купил, купил! Чего спрашиваешь? Жрать хочется, а не бумажки мусолить! Все истратил, а еще наработаю – снова истрачу!
Он сердито глядел на купленные пакетики с продовольствием – похоже, втайне страдал, что пришлось расставаться с драгоценной справкой о перевыполнении нормы, не дождавшись момента, когда можно будет превратить ее в золото. Все совершалось так, как предсказывал Гамов.
– Палка о двух концах, Готлиб, – сказал я. – Один конец – пряник, а другой – кнут. Вы мне показали все роскошества пряника, теперь я…
– Продемонстрируете кнут?
Мы свернули с проспекта в переулочек. Я подвел Бара к трехэтажному дому. На вбитом в стену металлическом кронштейне висел мужчина лет сорока пяти, в парадном мундире подполковника, увешанном орденами. Бескровное усатое лицо, даже опухшее от удушья, хранило печать недавней красоты. Это был Жан Карманюк, начальник районной полиции, многократно награжденный прошлым правительством за усердие, примерный семьянин и общественник, отец трех мальчиков. На дощечке, болтавшейся на правой ноге повешенного, кратко перечислялись его преступления: брал взятки с грабителей, в покаянном листе признался лишь в незначительных проступках, а после повторного утверждения в должности за крупную мзду инсценировал побег двух бандитов. Родители и жена Карманюка высланы на север, имущество конфисковано, дети отданы военную школу.
– Не кнут, а дубина! – сказал Бар. – Кто определил наказание? Суд?
– У нас Священный Террор! Приговор выносят чиновники Гонсалеса. Кстати, в этом случае он сам его подписал – все-таки первая виселица для важного полицейского. Повесили со всеми орденами – чтобы показать, что прежние награды не оправдывают новой вины.
– Без суда? Без апелляции? Без протеста?
– Почему без протеста? Министр Милосердия, наш общий друг Николай Пустовойт, протестовал. Указывал на награды подполковника, на его невинных детей – им теперь ох как несладко… Но высшая инстанция утвердила приговор.
– Кто эта высшая инстанция? Что-то я о такой не слышал.
– Высшая инстанция – я, Готлиб.
Бар долго смотрел на меня.
– Вы очень переменились, Андрей, – сказал он.
– Все мы меняемся, – ответил я.
Он молчал всю дорогу, оставшуюся до дворца.
Я тоже молчал, но про себя