Рядом с ним сбились в кучу руководители групп, те самые дядьки и тётки, которых мы увидели фактически второй раз за всю поездку. Судя по интенсивности размахивания руками, они о чём-то бурно переговаривались. Наконец Курамов и ещё три человека, две женщины и мужчина, уселись назад и куда-то укатили, а остальные пошли по автобусам с туристами.
К нам поднялся тот, кого нам представили в качестве нашего руководителя: мужчина лет сорока – сорока пяти, невысокий, коренастый, блондинистый, с крупной круглой головой и носом картошкой. Такого встретишь на улице ни за что не узнаешь. Единственное, что отличало этого субъекта от ему подобных, – очки в большой роговой оправе, явно импортной и не менее явно очень дорогой, да две большие залысины, сходящиеся к темечку. Глядя на него, можно было подумать, что его зализанные реденькие волосы, которые каким-то чудом уцелели на голове, собрались в некий остров… ну, может, полуостров – он же стоял, а мы сидели, трудно было разобрать.
– Сбрил бы остатки, – прошептал мне Дима, – был бы копией «нашего дорогого Никиты Сергеевича».
Он так похоже передразнил Виктора Балашова, диктора Центрального телевидения, постоянного ведущего программы «Время», что я внимательно присмотрелся к секретарю по идеологии одного из московских райкомов партии. И ведь прав Дима, даже так похож, а с лысиной во всю круглую голову если и не будет копией, то уж напоминать того нехорошего человека, который нашей страной более десяти лет руководил и шухера по всему миру навёл, точно станет.
– Наверное, потому и не сбривает, – прошептал я в ответ, а Дима мне согласно головой кивнул.
Я не стал слушать, что этот тип хорошо поставленным, таким, знаете, бравурным голосом, которым наши вожди на митингах речи толкают, начал рассказывать, а задумался над тем, как Хрущёв, с его незнанием и непониманием элементарных вещей, мог стать главой великого государства. С моей точки зрения, вред, нанесённый им мировому коммунистическому движению, оказался таким, что все наши враги в ладоши должны хлопать. Я вспомнил, как он, действительно как слон в посудную лавку – кто-то сделал такое сравнение, по-моему, очень точное, – ввалился на выставку XXX лет МОСХа. Вот уж где он проявил в полной мере своё дремучее невежество и абсолютное неуважение к людям, значительно превосходящим его в интеллекте; как он набросился на «Обнажённую» Фалька, живописца с мировым именем, обозвав её «голой Валькой», по-видимому не расслышав фамилию художника. Хорошо, что Роберт Рафаилович за четыре года до того скончался и не был свидетелем, как Хрущёв совсем разошёлся и разговаривал с авторами некоторых полотен в таком грубом, базарном тоне, что становилось стыдно. Я вспомнил – по рассказам, конечно, кто бы меня пустил в Манеж, – как он обрушился на прекрасную картину Павла Никонова «Геологи», громогласно выкрикнув: «Это что, осёл, что ли, хвостом рисовал?»
Эта тема так интересовала меня, что я думал бы над судьбой страны и дальше, но Дима ткнул меня кулаком в бок. Я поднял голову. Передо