ма, тетя, два старших брата.
С горы открылась неширокая округа, разделенная извилистой рекой на две части: низменную – в нее переходил правый пологий берег, и возвышенную левую с гребнем высокого, заросшего деревьями оврага. С обеих сторон к реке тянулись узкие ленты ольховых зарослей – в них бежали тихие ручьи; виднелись перелески, отдельные деревья. Здесь до войны была наша деревня, в сотню изб, с дворовыми постройками, с разбросанными повсюду картофельными, ржаными полями, стогами сена, скирдами соломы.
Но теперь ничего этого не было. На месте сгоревших домов высились черные трубы печей, а усадьбы заросли высоким, в рост человека, густым бурьяном из лопуха и крапивы. На бревенчатой мостовой, вдоль нее, валялись разные ящики, колеса, каски, ленты патронов, снарядные гильзы, разный хлам. Вокруг тишина, лишь кричали над нами большие черные птицы, стаями летавшие вдоль деревни и над горой.
Внизу шумела река. На другой ее стороне, за узкой полосой деревьев по гребню оврага – волнистые поля, бурые, разбухшие, и дальше – темная стена уходящего вдаль леса.
Мы стояли и смотрели. На лицах моих родных – слезы. После понял я, что значили они тогда, сколько было в них боли, радости, счастья. И воспоминаний о всем пережитом – о страхе перед внезапно ворвавшейся войной, тревоге за судьбу, жизнь детей, о надвигающихся лишениях, о прошедших мытарствах и голоде, страданиях от потерь близких; и ощущения радости настоящего, что все это осталось позади, не вернется вновь, и только боль утрат долго еще будет тревожить сердце.
Как ждали мы этот день, и вот мы в своей деревне, в родном гнезде, откуда нас выгнала война, где знаем каждый уголок поля, леса, реки со всеми их милыми, только нам знакомыми прелестями, чудесными тайнами, от которых трепещет сердце и радуется душа; деревни пока мертвой, бездомной, но которую нужно снова отстроить, возродить. Это необходимо для нашей жизни, но это также наш долг, потому что здесь наши корни, мы приросли ими к этой земле, к этим местам, а оборви их, и мы будем другими людьми, потерявшими самое дорогое в жизни – чувство Родины.
Бабушка перекрестилась, сказала: «Здравствуй, родная, – обернула к нам влажное лицо, улыбнулась, – ничего, теперь-то как-нибудь, теперь-то мы дома».
Начинать на пустом месте было тогда непросто. Не хватало продуктов питания, самого необходимого, но все это было уже испытано раньше, пройдено за долгие годы войны, потому было привычным, а уверенность, что будущее теперь в наших руках, наполняла силами, радостью труда, помогала забывать все невзгоды.
Поселились в землянке у колодца, на уклоне к реке, рядом с дорогой. Колодец был глубокий, темный, его замшелый, бревенчатый сруб блестел зеленью плесени, а на дне, в холодной прозрачной воде жили лягушки. Их блестящие, черно-коричневые головы всегда торчали из воды у стен сруба.
Вскоре мама нашла работу во Мге и через день ходила туда за шесть километров по железной дороге. Потом ей удалось устроиться ночевать в землянке, где жила еще одна семья. Мы с бабушкой ее навещали иногда. Тетя работа путевым обходчиком; ей отвели участок по три километра в оба конца, и она ежедневно его обходила с трехцветным фонарем, также и темными ночами, что было тогда небезопасно из-за волков, осмелевших без людей настолько, что они иногда забегали даже в деревню.
Нужно было строить дом, и все мы работали с утра до вечера. Разбирали землянки, бревна с них сплавляли по воде, везли на коляске до места постройки, которое выбрали там же, где стоял старый дом – на берегу весело бурлящего ручья, у реки. На другой ее стороне крутой склон оврага, заросший черемухой, рябиной, ольхой, а по верху – ландышем. Майской весной он представлял изумительное зрелище; странным казалось, что такая красота могла родиться в этом темном, глухом месте. По всей высоте оврага и вдоль реки, сколько охватывал взор – море белых, пенных волн цветущей черемухи и запах, ни на что не похожий, – пряный, резкий; он заглушал нежный аромат ландышей, изредка долетавший с порывами ветра. Сладким запахом свежего меда веяло от зарослей кустов по берегу ручья, цветущих бело-розовыми мохнатыми купами. Он смешивался со слабым еще ароматом молодой листвы тополей. Соловьи в эту пору не затихали ни днем, ни ночью. Их раздольные, переливные трели, густые запахи черемухи, шум реки, звон ручья создавали чарующую тайну восхитительной, волшебной жизни природы.
В то время по деревням ходили плотники наниматься на работу. Одного из них, невысокого роста, веселого, говорливого старика бабушка подрядила на строительство нашего дома, уверив его, что деньги к расчету будут. Работал он один, без суеты, торопливости, но дело продвигалось споро.
Сруб был законен в две недели; его переложили со мхом на основное место, и плотник приступил к устройству крыши и внутренним работам.
С середины лета пошли ягоды, и мы, дети, во главе с мамой или тетей собирали в лесах малину, чернику, бруснику, гоноболь. Ходили за несколько километров на удивительно ягодные места. Крупной зрелой малины на горах за озерами, где в войну проходила линия обороны, особенно по траншеям, у землянок, было столько, что сильные кусты, ветви не выдерживали, гнулись от ее тяжести до земли. Поднимешь, бывало, такую ветку, и дух замирает от глубокого рубинового