которая грозным эхом катилась по Степи, укрепляя основы Ила, то это я! Мы решим так. Ты, великий воин, не роняй сегодня своего победного имени ради какой-то мелкой просьбы. Пусть будет так, что ты мне не кланялся, а я этого не видел.
– Почему?.. Почему, гур хан?.. Я прошу потому, что пришел крайний случай, нет иного выхода. Что значит эта пустая былая слава, преходящая, словно проплывающие по небу облака? Наши победы, сверкнувшие на мгновение и угасшие, подобно сорвавшейся с неба звезде. Теперь, когда все уже позади, оказываешься перед леденящей душу истиной: в настоящем не имеет значения, кто победил или кто потерпел поражение в минувших смертных боях.
– Нет-нет! Не говори так! Хоть и не по нраву пришлась мне глупая шалость молодого человека, но не могу отказать тебе! Пусть будет по-твоему! Мы признаем Кучулук-Хана как единственного найманского Хана и подтверждаем это! Я сказал! Бичиксит! Пиши указ.
Все, кто находился в сурте, упали перед гур ханом на колени.
– А вы… – Гур хан повернулся к своим тойонам и сказал тихо, совершенно другим, жестким, голосом. – А вы посмотрите на этого великого старца. Как он, забыв обо всем, защищал своего Хана! Пусть это послужит наукой для вас. Он даже перед Чингисханом на колени не становился. Более того, когда Величайший, желая видеть его в своих рядах, предложил ему чин и должность, не принял, вернулся к своему неокрепшему еще, слабому, но исконному Хану. Вот это и есть верность данному слову, нерушимость произнесенной клятвы! – На какое-то время гур хан замолчал, оглядывая столпившихся вокруг придворных, людей из свиты. – Вас бы так испытать. Как бы себя повели? Я не уверен, – повернулся он к Кехсэй-Сабараху, – чтобы кто-то из них поступил, как ты. И от этого мне очень и очень горько…
В сурте наступила тишина. Тойоны, каждый из которых считал себя большим человеком, не чета какому-то там старику-бродяге из угасшего племени, с обидой восприняли эти слова. Но все они молча опустили глаза.
– А что делать с этим слугой, переодевшимся в одежды Хана? – Гур хан указал в сторону джасабыла, и без того отупевшего от стыда. – Тот, кто проник в мои покои под видом другого человека, может покинуть их только без головы.
Молчавшие до сих пор тюсюмялы зашептались одобрительно, зашумели, будто обрадовались этому странному объявлению.
Кучулук шагнул вперед.
– Великий гур хан! Если вы признали меня Ханом, то мой джасабыл оделся в эти одежды по велению Хана. Так виноват во всем я. Признаю свою ошибку, допущенную не по злому умыслу, а по молодости и глупости. И нижайше прошу, усмирите свой гнев, проявите милость. – Теперь Кучулук упал на колено и низко склонил голову. – Я преклоняюсь перед вашим высоким именем и благодарю за великодушие ваше! Пусть я сегодня сирота бесприютный, но даст Господь Бог Христос сил, вдесятеро отплачу за добро ваше!
– Хороший ответ. Первое испытание ты прошел: не оставил друга, пусть он всего лишь твой слуга. Мои люди соорудят для вас стан, достойный твоего ханского звания.
Вот