о Борис Ривкин, его заместитель по финансовым делам, темнит. Обработанные «хитрой лисой» Ривкиным на него наседали и другие компаньоны: технарь Олег Дроздов и производитель работ Иван Шаповалов. Видимо, Ривкин пообещал ребяткам заплатить намного больше, чем когда-то заплатили библейскому Иуде. Вдруг сидевший позади Александра медведеподобный Шаповалов захватил и сдавил ему шею, а Ривкин в это время уже шарил по его карманам. Теряющий сознание Александр услышал свист ворвавшегося в кабину ветра и … провал.
Приземление в свободном падении
Очнулся он от боли. При малейшей попытке пошевелиться всё тело взрывалось пронизывающей судорогой. Медленно, обрывками возвращалась память, а с ней липким туманом, сжимая мозг и сердце, страх. Собравшись с силами, теряя временами от боли сознание, Александр выкарабкался из сугроба и сел, прислонившись к чахлому деревцу. Сквозь меховой комбинезон начал пробираться холод: лютый, вязкий, сибирский. С застывшим багровым солнцем уходил день, возможно, последний в его тридцатипятилетней жизни.
Разум подсказывал, что надо двигаться, иначе – смерть. Попробовал встать: острая боль в бедре отбросила его в темень беспамятства. Очнувшись, он схватил пересохшими губами снега – чуть-чуть отпустило. С холодным потом пришло понимание, что у него сломано бедро и это конец. Всё больше донимал холод. Пошарив в карманах, он нашёл зажигалку. Ни денег, ни документов, ни складного охотничьего ножа не оказалось. Всё выгребли, сволочи. Закусив губу, со слезами от невыносимых мучений, оставляя в глубоком рыхлом снегу борозду, Александр пополз к поваленной ели. Понимая тщетность попытки спастись, он наломал сухих веток.
Вспыхнул костерок. Отогрев руки, бедняге удалось сломать несколько веток потолще. Сгустившаяся темнота несколько отступила. Высыпали звёзды, которые, перемигиваясь, равнодушно смотрели, как какой-то червь земной цепляется за уходящую жизнь.
Костёр, поглощая последние остатки топлива, угасал. Сковывающий холод отодвигал боль, туманил сознание. По телу разливалась сладкая теплынь: вот подошла мама, поправила одеяло и склонилась над ним. Но что это? Вместо маминого родного, такого до боли знакомого лица на Александра смотрел не то человек, не то зверь. На заросшем лице с ощеренной пастью горели из-под мохнатых бровей красным огнём страшные глаза. Страха не было. Полное равнодушие…
Старуха Кармен
Александру от невыносимой жажды хотелось пить. Язык был сухим и не повиновался. Всё тело было липким от пота. С трудом раскрыл он слипшиеся веки. Лежал Александр, укутанный какими-то шкурами, в прокопченной избушке, сложенной из огромных брёвен, проконопаченных мохом. Через единственное окошко вливались в дом то ли рассветные, то ли закатные сумерки. Из грубосложенного в углу очага с лежаком тянуло теплом и запахом дыма. Около стопки дров лежал странной формы топор. На стенах висело какое-то рваньё и что-то похожее на одежду из шкур. Из всей мебели в избушке был грубо сколоченный стол из толстых плах и скамейка возле него. Из такого же материала была сделана кровать, на которой он лежал.
С трудом приподнявшись и вскрикнув от боли в ноге, которая была обмотана шкурой и укреплена щепками, Александр взял стоящую рядом на скамейке кружку, в которой была налита какая-то тёмная жидкость и поднёс к губам, но едва не уронил её, внезапно услышав скрипучий старческий голос:
– Пей, не бойся, полегчает. Я тебя этим отваром вторую неделю пою.
С лежанки у очага поднялась седая сгорбленная старуха, которую среди тряпья в сумерках он не смог сразу разглядеть.
Одежда её состояла из грубо выделанной мехом наружу куртки и таких же брюк. Ноги были обуты во что-то похожее на сапоги. Со сморщенного, с желтизной, лица на Александра смотрели не тронутые старческим маразмом чёрные, пронзительные, с восточным разрезом глаза. Несмотря на возраст и нелепость одежды, чувствовалось, что в молодости эта женщина была красивой. Но речь её отличалась какой-то медлительностью, растянутостью. С её слов Александр узнал, что он валяется у неё уже вторую неделю. Старуха думала, что он не выживет. Она с трудом составила ему поломанную ногу. Хорошо, что был он без сознания. Потом Александр начал гореть: видно, подхватил воспаление лёгких. Старуха натирала его медвежьим жиром и, разжимая ему зубы, поила отварами из трав и мясным бульоном.
– Сейчас тебе надобно немного поесть, – заключила она.
Подойдя к очагу, женщина взяла с полки чугунок с отбитыми краями, плеснула туда воды из помятого ведра, потом взяла топор и вышла из избы. Вскоре она вернулась с куском мороженого мяса и бросила его в чугунок, который затем поставила внутрь очага. Потом взяла лоскут бересты, положила его на угли, и скоро весёлое пламя загудело в печке. На вопрос Александра, как он здесь очутился, старуха что-то проворчала и занялась приготовлением еды. На Александра опять навалилась слабость, и он снова провалился в темноту…
Когда он проснулся, в избе посветлело: сквозь мутное стекло пробивался солнечный свет. В избе было тепло, сытные запахи от очага вызывали голодные желудочные спазмы. Старуха, видя, что он проснулся, произнесла:
– Не засыпай, сейчас обедать будем.