это был очень даже щегольской парик. Насекомые двигались торопливо, подняв свои брюшки, суетясь и сталкиваясь. Доктор наблюдал за беспокойными крохотными созданиями, а за ним в это время следила жаба. Их глаза встретились, и он улыбнулся. Это был великолепный экземпляр – фунта в два весом, с блестящими бурыми глазками. Как этому существу удалось выжить в такой местности – почти лишенной растительности, каменистой, опаленной солнцем, суровой и безжизненной, где укрытием служили лишь редкие груды бесцветных камней, несколько колючих кустов каперсника и ладанник, научного названия которого Стивен Мэтьюрин не знал? Особенно суровой местность выглядела из-за того, что зима 1799–1800 годов была необычно засушливой, дождей в марте не выпало и жара наступила очень рано. Он очень осторожно протянул палец и погладил жабу по горлу. Та слегка надулась, шевельнула сложенными крест-накрест лапками и стала невозмутимо разглядывать человека.
Солнце поднималось все выше и выше. Ночью было совсем не холодно, погода стояла теплая, ласковая. У хищных птиц, должно быть, где-то неподалеку гнездо: один из орлят парил в небе. В кустах, где доктор справлял нужду, лежала сброшенная змеей кожа, идеально сохранившая форму глазных отверстий.
– Как же мне отнестись к приглашению капитана Обри? – произнес вслух доктор Мэтьюрин, и голос его громко прозвучал в наполненной солнцем пустоте, которая особенно ощущалась здесь из-за того, что внизу кто-то жил и двигался, а тут ничто не тревожило покой похожих на разграфленные в клетку листы полей, сливавшихся вдали с бесформенными серовато-коричневыми холмами. – Кто знает, каково быть под его началом? И все же он был таким славным, общительным собутыльником. – Мэтьюрин улыбнулся, вспомнив их встречу. – Только стоит ли придавать значение тому, что он сказал?.. Обед был просто великолепен: четыре бутылки вина, может, даже пять. Но допускать, чтобы тебя оскорбляли, не следует.
Он обдумывал ситуацию, не рассчитывая на исполнение надежд, но в конце концов заключил, что если ему удастся привести в относительный порядок свой сюртук, – а пыль, похоже, можно из него выбить, во всяком случае, скрыть ее, – то он зайдет в госпиталь к мистеру Флори и поговорит с ним о правах и обязанностях судового врача. Вытряхнув муравьев из парика, он надел его и направился к дороге, окаймленной гладиолусами и стеблями более высоких растений. Однако, вспомнив некое злополучное имя, замедлил шаг. Как он мог забыть про это? Отчего, очнувшись ото сна, он тотчас не вспомнил имя Джеймса Диллона?
– Правда, на свете сотни Диллонов, – размышлял он вслух. – И разумеется, многие из них – Джеймсы.
«Го-осподи помилуй…» – вполголоса напевал Джеймс Диллон, сбривая со щек золотисто-рыжую щетину при лучах света, пробивавшихся через орудийный порт номер двенадцать. Молитва была выражением не столько набожности с его стороны, сколько надежды, что он не порежется. Ведь, подобно многим католикам, он легко относился к таким вещам, не считая их кощунством. Однако из-за того, что