не хотелось встречаться с теми, кто умеет так стрелять.
Он пытался найти в толпе темные кудри и желтый шарф Вито, но попадались другие цвета – синие, серые, красные. Перекошенные рты, мрачные, злые лица, прищуренные глаза. И оружие, повсюду оружие – винтовки, ружья, какие-то обломки и обрезки металла. Один раз даже мелькнули грабли.
Штефан начинал звереть. Он ненавидел ходить в толпе, тыкаясь носом людям в плечи, а сейчас тыкаться в плечи злым и вооруженным людям хотелось еще меньше. К тому же они загораживали госпиталь, и он никак не мог разглядеть, что там происходит. Мальчишка спотыкался все чаще, и Штефану очень хотелось его бросить. Но тогда протиснуться к госпиталю точно бы не вышло, к тому же протестовали остатки совести.
– Дорогу, пропустите! – рычал он, продираясь туда, где виднелся просвет и черная ограда госпиталя.
А потом завыла сирена и на город опустилась тьма.
…
Сначала Штефан думал, что потерял сознание. Потом – что ослеп. Но когда раздался первый выстрел, и короткая вспышка осветила лицо стоящего на крыше солдата с закрытым черной маской лицом, Штефан понял, что все гораздо хуже.
Мальчик выпустил его руку, и еще мгновение Штефан мог удержать его, но в следующую секунду раздался дружный вздох и толпа пришла в движение. Его толкнули вперед, и он проехался щекой по чьему-то колючему шерстяному пальто.
Сзади раздалась еще одна очередь выстрелов.
Дома окружали площадь полукругом. Судя по звуку стреляли от домов и с крыши ратгауза. От мысли о том, что случилось бы, не уберись он от ратгауза, Штефана затошнило.
Людей перед госпиталем было меньше, но они постепенно прибывали.
Когда толпа сметет забор? Что они станут делать дальше, укрываться с кашляющими кровью пациентами?
Сверху раздался мерный шум винтов. Штефан знал, что так шумит – опускающийся дирижабль.
«Люди не посмеются, Хезер, – подумал он, пытаясь урвать глоток теплого, пропахшего потом и снегом воздуха в напирающей толпе. – Сейчас вообще не останется никаких людей».
Он по-прежнему ничего не видел – площадь укрывала неестественная, непроницаемая чернота. Только чувствовал – руки, ставшие неожиданно грузными и жесткими тела, пальто и куртки, то проскальзывающие мимо, то шершаво вжимающиеся в кожу.
Слышал хриплое, панически учащающееся дыхание, а еще запахи – пота, парфюма, пороха и гари, едкой, ядовитой гари, валящей из вздыбленного механизма под хрупкой палубой.
Люди не могли бестолково метаться – было попросту некуда. И они почти организованно, почти послушно, шли вперед, подгоняемые выстрелами с крыш. Они кричали, иногда кто-то падал. Штефан узнавал об этом, наступая на что-то мягкое и стонущее, лишающее равновесия. Все, о чем он думал в эти моменты – если упадет – наступят и на него. В полном хаосе звуков и текстур чувствовалась организованная обреченность движения.
Бежать было некуда. Может, если бы люди развернулись и бросились под пули – большинство бы выжили. Укрылись во дворах, растеклись по городу и поблагодарили