ухожу. Аривидерчи, так сказать.
Дядька Чека страшен, как черт: лицо изуродовано шрамами, а одна рука – культяпая.
– Баба, а почему у Чеки руки наполовину нету?
– На войне потерял. Граната, говорят, в руке взорвалась.
– Ба, а он за наших воевал или за немцев?
– А як же шь! Конечно, за наших.
Лёнчик пытается представить Чеку в форме советского солдата, но у него ничего не получается.
Однажды Лёнчик услыхал, как баба Домна говорила соседке, торгующей семечками:
– Хороший раньше Чека мужик был, правильный. А война вон как хребет переломила.
– Значит, хребет слабый был, – отвечала товарка.
– Ить, легко говорить, когда сам не испытал! На тебя бы посмотреть, когда всех близких схоронишь. Не дай-то Бог!
– Так у Степки Гришковца тоже всех поубивали – и ничего. Степка какой был, такой вроде и остался.
– Не сравнивай, Груня. Одни от горя будто костенеют, в кусок мрамора превращаются, а другие – всю жизнь плачут, а слезы водкой запивают.
– И правда твоя, Домна – разные мы все, человеки-то…
Бабка поворачивается к Лёньке и говорит, что до прибытия следующего поезда – почти час, поэтому внучек может идти погулять. Как будто Лёнька не знает! Он запомнил расписание поездов каким-то своим, внутренним чувством.
Лёнчик отправляется к киоску «Вино-воды» – обычно оттуда начинает свой день сухая и тонкая, как жердь, неунывающая Циля. Чем она нравится Лёнчику, объяснить он и сам не может.
Циля работает посудомойкой в привокзальном кафе. Ее давно бы выгнали с работы за постоянные попойки, но держат за веселый, легкий нрав и ответственность в работе.
Дымя беломориной, Циля не брезгует заглянуть в мусорный бак и выудить оттуда пустые бутылки, чтобы при случае сдать в ларек «Прием стеклотары»…
Лёнчик пересекает привокзальную площадь, заглядывает в кафе, минует небольшой сквер – Цили нигде не видно.
Циля добрая!
После покупки вина и папирос, если остаются деньги, она покупает Лёнчику петушка на палочке.
Лёнчик сначала смотрит на солнце сквозь леденец и любуется игрой света и только потом наслаждается вкусом.
Иногда Циля грустно смотрит на Лёньку и вздыхает:
– И у меня сыночек был, а теперь вот нету.
И Лёнька видит, как по лицу Цили бегут, не останавливаясь, пьяные слёзы…
Однажды, завидев Цилю, бабка Домна крикнула вслед:
– Рядом с моим сыном чтоб не шорохалась!
Циля в ответ засмеялась, кокетливо откинула со лба вьющийся локон:
– Задаром не нужон!
А как-то раз Лёнчик не спал и слышал, как бабка выговаривает отцу:
– Мыкола, тебе баб, что ли, мало? Люди талдычут, с Цилей тебя видали вечор.
– Нехай брешут!
Бабка, видать, не на шутку осерчала и ка-ак жахнет кулаком по столу:
– Гляди, ирод! Не позорь мать, охламон стоеросовый!
– А вы не стращайте, мамо! Вырос я давно, годов двадцать тому назад.
Бабка горько качает головой, вздыхает,