поначалу нельзя. Проблюёшься с непривычки. Но ты себя заставь. Я тоже дня три к еде прикоснуться не мог. Потом привык. Тут, брат, разносолов не бывает. Это я точно знаю. – Снова улыбнувшись какой-то тихой улыбкой, предложил, – хочешь, я тебе ноздри зажму?
Пашка всматривался в лицо товарища и не верил своим глазам. Рядом с ним сидел всё тот же измождённый и оборванный, но абсолютно адекватный человек. Стараясь не смотреть на содержимое плошки, Коробов опёрся спиной на стену и смущённо спросил:
– Толик, а где здесь туалет?
Тот с готовностью поднялся с корточек:
– Лежи. Тебе пока ещё рано резко двигаться. Я тебе сейчас ведро подам. Ты не думай, это не то ведро, в котором они нам хавчик спускают. Я для верности на них разные буквы нацарапал. – Вручая Пашке ржавое ведро, ткнул грязным пальцем в боковину. – Видишь? Буква «сэ». Сортирное, значит. А на чистом я букву «хэ» написал. Для хавчика. Только зря я старался. У них там совесть какая-никакая, но осталась. А может, просто нельзя на кухню парашу носить. Не знаю. Я даже не знаю, что там за кухня такая. Ты когда п**шь, руки песочком протри. Воду расходовать нельзя. Её не каждый день дают. А песок сюда, наверное, ветер заносит. Завсегда чистый. Куда грязный девается, ума не приложу. Сколько здесь живу, ни разу песок наверх не подавал…
Пашка неловко улыбнулся:
– Отвернись. Стесняюсь я…
– Ладно.
Позавтракать всё же не удалось. После второй горсти месива Пашку, что называется, вывернуло наизнанку. Толик с сочувствием прокомментировал:
– Оно и понятно. Руки бы ихнему повару пообрубать. Или начпроду. Да толку-то? Ладно. Ты и лицо песком протри. Он мелкий, не оцарапает. Я пока приберу.
Наведя кой-какой порядок, Анатолий привычно опустившись на корточки заговорил, даже не собираясь спрашивать, хочет ли новый товарищ слушать его или нет. Видимо, истосковавшись по общению с людьми, он наслаждался возможностью поговорить с соплеменником. Его речь была сбивчивой и непоследовательной. Толик то и дело перескакивал с одной темы на другую, постоянно забывая, о чём говорил минуту назад, внезапно прерывая новый эпизод из своей жизни и возвращаясь к, казалось бы, уже забытому фрагменту повествования. Однако Павел внимательно слушал соседа, не прерывая вопросами или замечаниями. И не только потому, что боялся спровоцировать приступ душевной болезни. Он интуитивно хотел почерпнуть нужную для него информацию из путаного, местами противоречивого рассказа Анатолия. Какую и зачем? Коробов и сам не знал этого. Одно он знал наверняка: Толик – единственный источник сведений о жизни в подземной тюрьме. И отделив зёрна от плевел, можно будет хоть как-то спрогнозировать своё будущее. Потом. Когда окрепнет мозг и восстановится память.
Старожил зиндана начал в привычной для него манере:
– Вот ты спросил, когда я в плен попал? Дурацкий вопрос. Друзья так не спрашивают. Я же тебя не спрашиваю, когда ты попал в плен? Не спрашиваю, потому что знаю: дня два или