уже наполнившей горло кровью.
Он хотел бы еще поговорить – это было так здорово, слышать, как тебе отвечают, вести разговор, – но времени не оставалось.
Юра быстро пробежал вдоль забора и наконец нашел высокий пень совсем рядом со стеной. Оттолкнувшись от него, он в два прыжка очутился по ту сторону, лишь чуть порвав рукав об острые шпили забора. Но все зря – он увидел только стремительно удаляющуюся спину, скрытую длинным темным плащом.
Парень побежал следом, но тот двигался слишком быстро – через пару минут мужчина пропал из виду. Краев стоял, упершись руками в колени и переводя дыхание.
Пожалуй, это был один из самых странных разговоров в его жизни. Не самый странный, но точно в первой десятке. Он опасался этого мужчины – вряд ли могло быть иначе, но это было лишь в голове, в разуме. Навязанный окружающей действительностью, той же, которая говорит, что красиво, а что – нет. Какая музыка приятна, какая – нет, какая картина – шедевр, а какая – повод отвести ребенка к психиатру.
Действительность говорила, что мужчина был устрашающ, но сам Юра нутром своим, если отключить разум, страха не ощущал. Он думал, что должен бы, но нет, этого не случилось. Что он ощущал – так это интерес и близость ответа. Как когда пытаешься вспомнить слово, а оно вот – совсем близко, крутится на языке, ты почти его вспомнил, надо еще чуть-чуть. И пока не вспомнишь, о другом думать не сможешь.
Но сейчас вспомнить не удалось. Он еще раз оглянулся вокруг и обежал несколько соседних улиц, надеясь, что снова заметит пару чернильных глаз без век, уставившихся на него. Но, не добившись успеха, покрытый уличной пылью, зашагал в сторону больницы, готовый получить разнос от новоприобретенного начальства.
По пути к больнице он сделал крюк, чтобы забрать истошно орущую рацию из кустов. Взглянул на трясущийся от сигнала (и злости Глеба) прибор, вскрыл заднюю панель, снеся в процессе пару крупных болтов, и вытряхнул блок питания.
Рация замолкла, парень облегченно выдохнул. После ужина, который, похоже, уже завершился, в больнице воцарялась тишина – и внутри, и снаружи. Трудно было поверить, что всего час назад этот парк был заполнен струящимся между вязов и яблонь движением, детским смехом и тихими разговорами.
Сейчас здесь были лишь вечерняя прохлада да мягкая тишь. Вдали слышался плеск воды – там стоял маленький фонтан. Юра присел на край клумбы и оглянулся – казалось, деревья тоже замерли, ни один листочек не шевелился. Где-то слышалось стрекотание сверчков, но достаточно далеко, чтобы не быть частью этого места.
– Я подвешу тебя на флагштоке!
Глеб чуть не выпал из окна, но кричать не перестал. Он побледнел от гнева, на лбу вздулась вена.
– Молодой человек, не шумите! – послышалось откуда-то выше.
– На часы смотрел, пацан? – сбоку.
– Юноша, – звонкий старушечий голос, – подвешивайте хоть меня, хоть голышом, но утром!
Со всех сторон на майора сыпались обвинения (и предложения сомнительного характера). Глеб решил не гневить пациентов и молча бросил на подчиненного грозный многозначительный