семье родиться. Но выбор ей однажды сделать придётся, хочет она этого или нет. И что-то мне подсказывало, что единственный верный выбор для неё – уйти из дома. Чтобы сдержать трансформации, Никифоров готов был в течение одиннадцати лет травить её аконитом, я не удивлюсь, если теперь в полнолуние он посадит её под замок, чтобы изолировать от людей.
– Послушай, Ник, – выдохнув сказал я. – Ты ведь не на студенческую попойку собираешься. Дело-то серьёзное.
– Я знаю, – кивнула она, не поднимая глаз. – Но слово дядьки – закон. Он мне как отец.
При упоминании отца Ники, пусть и в довольно абстрактной форме, я опять стиснул зубы. Видимо, моё озлобленное выражение говорило само за себя.
– Не злитесь, пожалуйста, Глеб Власович, – произнесла она, чуть не плача. – Я просто пытаюсь сделать, как лучше.
– В том-то и дело, Ник, что лучше для него и лучше для тебя – это абсолютно разные вещи. Охотники считают нас монстрами, а мы всего лишь хотим свободы для нашей второй сущности. Мы не опасны для людей.
Ника тяжело вздохнула. Было видно по лицу, что она хочет мне поверить, но авторитет дяди, утверждавшего обратное, был слишком велик.
– Но охотники ведь не на пустом месте объявили вас… то есть нас, монстрами, – осторожно заметила она.
– Это долгая история, – я, поморщившись, потёр висок.
– А я до начала лекции никуда не спешу, – пожала плечами Ника и присела на край моего стола.
Невольно я уставился на её бедро в светло-голубых джинсах, оказавшееся в невероятной близости от моей руки. Мне вновь вспомнились замечания Алисы по поводу импринтинга. Я замотал головой, отгоняя навязчивые мысли. Мне положено соблюдать приличия, в конце концов, я ведь преподаватель. Вздохнув, я откинулся на спинку стула.
– Знаешь, как говорят: в любой семье не без урода, – начал я, сложив руки на груди. – И среди оборотней был такой. Полвека тому назад. Макар Агеев его звали. Вот он был настоящим уродом и монстром, во всех смыслах. Благодаря хитрости и силе он занял высокое положение в стае и начал творить то, что ни один уважающий себя волк никогда не позволил бы. Унижал и избивал сородичей мужчин, насиловал женщин. Но, разумеется, самым страшным его преступлением стало убийство человека.
Ника, насупившись, слушала мой рассказ. С каждой новой деталью она всё больше вжимала голову в плечи и пыталась засунуть руки поглубже в карманы.
– Никто точно не знает, как именно это случилось. Однажды наутро после полной луны на краю леса нашли растерзанное тело егеря. И возможно, люди бы просто решили, что это несчастный случай. Но Макар, работавший тогда, как и некоторые другие оборотни, на заводе, обмолвился своим коллегам, что это его рук дело, при этом всячески оправдывая себя, мол, такова наша звериная природа.
На этих словах лицо Ники стало болезненно бледным. Я мог только предполагать, но вероятнее всего, тут тоже не обошлось без негативных установок её дяди, с которыми срезонировал мой рассказ.
– Были волки, осудившие и его преступление,