Михаил Осипович Гершензон

Избранное. Мудрость Пушкина


Скачать книгу

берегов;

      Она летит на сладкий зов

      Питомцев муз и Аполлона,

      И с нею часто при луне

      Брожу вдоль берега крутого;

      И тот же смысл – в стихах, уже приведенных выше:

      Садятся призраки героев

      У посвященных им столпов.

      Конечно, ничем другим, как именно верою в объективность теней, в их внешнее существование объясняются многочисленные обращения Пушкина к теням умерших – к тени Овидия, Кутузова и др., особенно «Заклинание» и «Для берегов отчизны дальной», эти страстные воззвания к умершей возлюбленной. Одно из таких обращений, как известно, даже и озаглавлено прямо – «К тени полководца»[59], и всюду конкретность видений доведена почти до осязательности; напомню, кроме цитированного уже «Заклинания», эти стихи из обращения к Кутузову:

      Внемли ж и днесь наш верный глас,

      Встань и спасай царя и нас,

      О, старец грозный, на мгновенье

      Явись у двери гробовой,

      Явись: вдохни восторг и рвенье

      Полкам, оставленным тобой.

      Имея пред собою такой длинный ряд определенных и исключающих всякое сомнение фактов, нелегко решить, какой смысл вложен Пушкиным в иные его заявления о тенях, менее ясные, наполовину метафорические. Вот два примера таких неопределенных описаний.

      Из «Бахчисарайского фонтана», 1822 г:

      Дыханье роз, фонтанов шум

      Влекли к невольному забвенью,

      Невольно предавался ум

      Неизъяснимому волненью,

      И по дворцу летучей тенью

      Мелькала дева предо мной!..

      ……………………

           Чью тень, о други, видел я?

      Скажите мне: чей образ нежный

      Тогда преследовал меня

      Неотразимый, неизбежный?

      Марии ль чистая душа

      Являлась мне, или Зарема

      Носилась, ревностью дыша,

      Средь опустелого гарема?

      Еще ближе, кажется, к чистой психологической метафоре следующее изображение (Воспоминание, 1828 г.)

      И нет отрады мне – и тихо предо мной

           Встают два призрака младые,

      Две тени милые, – два данные судьбой

           Мне ангела во дни былые;

      Но оба с крыльями и с пламенным мечом,

           И стерегут… и мстят мне оба,

      И оба говорят мне мертвым языком

           О тайнах счастия и гроба.

      Может быть, Пушкин и сам не сумел бы ответить, что он разумел в том и другом отрывке: воплощенные ли души Марии и Заремы и двух женщин, когда-то любимых им, или их умопостигаемые образы?

      Во всяком случае, представление о загробном воплощении души в тень или призрак до такой степени укоренилось в уме Пушкина, что он сплошь и рядом прибегал к этому образу. Для него было естественно вложить в уста Самозванца такую речь:

      Тень Грозного меня усыновила,

      Димитрием из гроба нарекла,

      и т. д.

      – и в уста Скупого рыцаря свой вздох, свои слова:

           о, если б из могилы

      Прийти я мог, сторожевою тенью

      Сидеть на сундуке и от живых

      Сокровища мои хранить,