мой? – поинтересовалась я, когда Петр Матвеевич положил свою ношу на пол.
На поверку находка действительно оказалась куском дерева, причем, очень гладким, тщательно очищенным от сучьев и коры и, по всей видимости, чем-то обработанным – судя по внешнему виду, растение, ставшее впоследствии этой колодой, было срублено очень давно, однако не потрескалось, не рассохлось, а только потемнело.
– Потому что он именно твой, – улыбнулся дедушка. – Это дерево срубил мой отец, твой прадед, за месяц до твоего появления на свет. И изготовил из него чур специально для тебя.
– Зачем?
– Есть такой деревенский обычай: за четыре недели до предполагаемого рождения ребенка, старший мужчина рода должен пойти в лес и принести из него молодое крепкое дерево. Да не любое, а особенное, то, которое подойдет будущему малышу.
– Что значит – подойдет? – не поняла я.
– Станет близким ему по духу или, говоря современным языком, сможет питать его энергетику.
– Ого, – удивилась я. – А так бывает?
– Понятия не имею. Но в старину верили, что все так и есть.
– Мистика какая-то.
– Не без этого, – согласился Петр Матвеевич. – Только не спрашивай, как старейшина рода определял, какое дерево подходит конкретному младенцу. Отец-то это знал, а мне рассказать позабыл.
– А зачем вообще нужен чур?
– О! У него была очень важная роль. Из него надлежало вырезать чуру – куколку, деревянный оберег. Когда рождался ребенок, чуру сразу клали ему в колыбель, чтобы защитить от болезней, злых духов и дурного глаза.
Вот это да!
– Мы-то с бабушкой давно забыли об этом обычае. Какие могут быть чуры в современном мире? Наша дочь, твоя мать, родилась в обычной больнице и никаких деревяшек ей в кроватку никто не подкладывал. Хотя, быть может, и стоило, – дед коротко вздохнул. – Мы ведь нарочно привезли ее в Красово за несколько недель до того, как ты появилась на свет. Надеялись, что дикая природа и деревенский воздух ее успокоят, мозги в порядок приведут. Прадед твой, как внучку увидел, сразу в лес засобирался. Так, помню, и сказал: этой уже ничто не поможет, а вторую девочку мы убережем.
– От чего убережем, деда?
– Надо думать, от глупой разгульной жизни, – пожал плечами Петр Матвеевич. – И ведь прав оказался отец. У тебя и мозгов, и удачи гораздо больше, чем у родительницы.
Я склонилась над чуром, погладила его рукой. О моей маме дед всегда вспоминал именно так – коротко и с горечью. Они с бабушкой считали ее болью своей жизни. Хотя и смирились с тем, что дочь такая, какая есть, и исправить здесь ничего нельзя.
Историю своего рождения я знала всегда. Никто ее от меня не скрывал, ибо смысла в этом не было ни на грош. Подобное шило утаить в мешке очень непросто – об Ирине Луковой, моей матери, до сих пор любят судачить соседи, ибо за двадцать лет, проведенных в родном городе, она оставила о себе много ярких воспоминаний.
Если верить очевидцам, мама с самого детства отличалась веселым и своенравным характером. В подростковом возрасте