паутину. Мальчик вновь зашёлся в кашле.
– Он твой, отче, – лекарь обречённо кивнул головой в сторону раненого. – Осколки рёбер проникли в лёгкое. Я ему уже не нужен.
– Сделай, хоть что-нибудь, Афинодор! Он же ещё мальчишка! – на отца Порфирия было страшно смотреть.
– Что бы я ни сделал, это лишь добавит ему мучений, отче. Помоги мальчику уйти, умирать – не простая работа, да ты и сам знаешь…
– Знаю.
Хирургерон развернулся и заспешил к следующему раненому. Парнишка открыл глаза. По бившим из них боли и ужасу мы с Порфирием поняли, что он слышал слова лекаря. Однако ему было не занимать мужества.
– Я умру, отец мой? – слабый голос мальчика не дрожал.
– Да, сынок, – не стал лгать священник.
– Отче, я хочу исповедаться, – слова с трудом проходили сквозь клокочущую в горле пену.
– Да, сын мой, – Порфирий опустился на колени и приник ухом к самому лицу умирающего воина.
Мне казалось, что исповедь длится долго, хотя с чего бы? Много ли успел нагрешить шестнадцатилетний парнишка? Просто ему было тяжело дышать и говорить. Священник несколько раз останавливал его и стирал с губ кровавую пену, а со лба липкий и холодный предсмертный пот. Я хотел отвести взгляд – не мог, хотел хоть как-то ободрить мальчика – не мог произнести ни слова… Наверное, такова была воля Божья, чтобы я на всю жизнь запомнил то, что мне пришлось увидеть.
Исповедь закончилась. Умирающий солдат с усилием лизнул с ложечки Святые Дары. На несколько долгих ударов сердца юный знаменосец закрыл глаза, а потом попросил:
– Поговори со мной, отец мой, мне страшно.
– Не бойся, мальчик, я рядом, – голос отца Порфирия дрогнул.
– Отче, я боюсь. Я всегда мечтал о славе, а сейчас… Так не хочется умирать…
– Вот моя рука, сынок, держись за неё, тебе будет легче, – священник взял паренька за руку.
– Скажи, отче, Бог простит меня? Простит мне мою гордыню, жажду славы, трусость?
– Ему не придется прощать тебя, в этом ты не грешен. Ты не трус и не гордец, а что до славы, так ты честно заслужил её. Ведь это ты увлёк за собой катафрактов, когда под дукой убили коня. Но ведь ты не о славе тогда думал?
– Нет, отче… – мальчик захлебнулся кашлем.
– Тихо, тихо, сынок. Дыши. Вот так, спокойно, спокойно, – тихий голос священника впитывал в себя чужую боль.
– Так Господь примет меня?
– Примет, мальчик, обязательно примет. Ты воин и станешь воином в войске небесном. Сам Архангел Михаил будет твоим дукой, а святой Георгий друнгарием, и он доверит тебе знамя.
– Правда?
– Правда, сынок, правда! – в голосе отца Порфирия стояли слёзы.
– Спасибо тебе, отче… Я не думал, что умирать так больно и страшно. Не уходи, отче!
– Я не оставлю тебя, мальчик! Ты поплачь, так будет легче. Это не стыдно. Вспомни дом, родителей… У тебя есть братья, сёстры?
– Братик и сестричка.
– Вот и вспоминай их. Закрой глаза и вспоминай. И не стыдись слёз!
Мальчик