брызнул солнечный свет. Вернее, не солнечный, а от лампочки в прихожей.
Дело в том, что Лаврентий солнечный свет презирал, как и подобает чудиле со стажем: окна он завесил плотной черной тряпкой, как театральной портьерой. Из источников света Лаврентий признавал только старую настольную лампу с противным желтым светом. Лампа чуть-чуть не дотягивала до звания раритетной, поэтому числилась у нас просто старой.
От света Лаврентий встрепенулся. Обернулся, как зверек, с выражением заинтересованности и абсолютной невинности. Его тело на табуретке – дряблое и округлое, как подушка – мягко перевалило в мою сторону свой центр тяжести. Наушники Лавр снял. За годы совместного проживания усвоил, что жестами объясняться я не умею.
– У нас что тут творится? – переадресовал я вопрос соседки, которая все еще дышала мне в спину своим бюстом.
– Фрустрация, хаос и полное беззаконие. Как всегда, – незамедлительно рапортовал мой добрый сосед.
И уставился на меня со скучающей вежливостью на грани презрения, как консультант в магазине.
Я прояснил ситуацию:
– Там соседка снизу пришла. Мы её топим.
И Лаврентий… он просто мне улыбнулся.
– Все мы тонем сами по себе. Когда тебя топят – это еще ничего.
Нет, Лаврентий не был катастрофой. Он был самым настоящим стихийным бедствием.
***
«В смерти своей настоятельно прошу никого не винить, только меня самого. Автор этих строк не смог вписать себя в мир и выбрал единственный выход – преждевременный и собственноручный. По поводу небольшого своего имущества заранее отдал распоряжения доброму товарищу, Лаврентию Анатольевичу. Он все сделает, как положено, ему я доверяю, как самому себе. На протяжении совместного нашего с ним проживания Лаврентий Анатольевич неоднократно доказывал свою усидчивость и расторопность, восхищал меня своим умением решать проблемы и никогда не подводил доверия. Из всех вещей в вашем бренном мире моей бессмертной душе больше всего будет не хватать именно Лаврентия Анатольевича и маленьких радостей нашего с ним совместного быта. Да, Лавр, это все про тебя. Гнида ты эдакая».
Иногда я пишу предсмертные записки. Это успокаивает.
Но я пока не хочу умирать. Для этого нет ни одной причины. Причины есть только для того, чтобы продолжать жить.
У меня еще целы руки и ноги. И того, и другого по две штуки. Полная заводская комплектация. Все, что под кожей, цело тоже – даже аппендицит не вырезали, ни одного хирургического шрама на всем теле.
Правда, я почти не использую свои руки и ноги. Аппендицит тоже. Но я еще могу сослужить человечеству службу всеми своими конечностями! Разве что аппендицит в пролете, но для чего-то же он все-таки нужен. Не знаю, для чего именно.
У меня впереди одна неопределенность, а позади – сплошь надежды на светлое будущее. В таком положении умирать как-то глупо.
У меня, в конце концов, пока не было девушки по имени Мария. У меня было много девушек, но Марии пока нет. А мне очень хочется, чтобы Мария была. Главное, когда я её все-таки найду,